Но он не хотел умирать! Он привык считать смерть случайным событием, отвлечённым понятием, и как смириться с тем, что это конец твоей жизни? Это чувство невыносимо. Чтобы это произошло лет на сорок, а то и пятьдесят лет раньше, чем он предполагал?

Хэмилтон легко отодвинул в сторону невесту и устремился за призраком, не ведая, что эта поездка станет поворотной точкой в его жизни. Слова диагноза прогремели как смертный приговор без возможности помилования. Приговор. Да, именно приговор, и печаль об умершем от этого недуга сравнима с оплакиванием приговорённого — когда саму жертву осуждают за гибель, когда гибнешь он страшных мук — без сочувствия и помощи.

Хэмилтон поднялся и направился к Хейфецу. Он ненавидел этого человека, но сейчас ему было наплевать и на ненависть. Стивен понимал, что Хейфец скажет ему правду.

Медик удивился, увидев его на пороге, но ничего не сказал. Смотрел и ждал.

— Если я болен… Сколько…

Стивен не договорил, его голос сорвался. Но Хейфец понял.

— Этого никто не знает. Самый короткий путь от заражения до смерти составил семь месяцев. Но есть случаи, когда живут и пятнадцать лет. Это зависит от десятка факторов.

— А она… сколько лет…

Хейфец снова понял, что он спрашивает о Галатее.

— Я не знаю, когда она заразилась, но Арчи говорил, что жаловаться на здоровье она начала пару лет назад. Это был уже переход в прогрессирующую стадию. Надежды на ремиссию не было, нарастали осложнения, она уже не справлялась с повседневными делами. По моим наблюдениям она заболела лет семь назад. — Медик вздохнул. Сейчас он уже не казался агрессивным и нервным, как днём. Взгляд Дэвида Хейфеца снова расфокусировался, приобретя привычную задумчивую отрешённость. — Я вечером возьму ваши анализы. Если вовремя начать лечение, у вас будет шанс протянуть подольше. К тому времени, кто знает, может, будет открыта вакцина — над этим работает весь мир, — голос Хейфеца звучал уже мягко и успокоительно, он уже явно видел в Хэмилтоне своего нового пациента.

Но Хэмилтон не хотел становиться пациентом. Он вышел от врача, заметил, что археологи вернулись с раскопа. Ему показалось, что все они — и Бельграно, и Лану, и Винкельманы — посмотрели на него странно: с той же отстранённостью, что и Хейфец. Они словно уже считали его покойником, но покойником особым — чумным или прокажённым, к которому и приближаться-то опасно.

Долорес Карвахаль и Арчибальд Тэйтон на ужин не пришли, Мелетия сказала, что они ушли на набережную. Карвахаль в углу гостиной о чём-то тихо переговаривался с Лоуренсом Гриффином, прислушавшись, Хэмилтон понял, что они говорят о похоронах миссис Тэйтон. Арчи Тэйтон днём получил в полиции свидетельство о смерти и согласился похоронить жену здесь, в Греции.

— Так для него и лучше, — устало кивнул Гриффин. — В Лондоне скажем, что она стала жертвой несчастного случая, и никто ни о чём не узнает.

Ужин прошёл в молчании. Обычно в застольных беседах археологов мелькали упоминания то найденной в Сузах терракотовой головы сфинкса от акротерия, то камня с посвятительной надписью Акматида-лакедемонянина, победителя в пятиборье, мог возникнуть и спор о каких-то фрагментах бронзовой печати из яшмы с изображением льва, но сегодня все они как воды в рот набрали.

Почему? Почему он молчат? Стивен оглядывал эти уже привычные ему лица. Да, помощь тут невозможна, сочувствие нестерпимо, надежда несбыточна, но их молчание резало ему уши.