— Патруль… — пробормотал он. — Меня предупреждали… Вот тебе и первая опасность…

Он надвинул на уши свой белый шлем и побрел, пошатываясь, имитируя походку пьяного человека. Несший фонарь капрал, увидев заплетающиеся ноги, поглядел на унтер-офицера со снисходительным благодушием, смешанным с завистью, как смотрит человек, напившийся вчера, на человека, напившегося сегодня, и почел за лучшее не приставать к нему. К тому же тот — старший по званию! А младшему всегда полезно обладать определенной мерой деликатности, чтобы не замечать маленьких слабостей вышестоящих персон.

— Готовенький! — пробормотал он, когда сержант прошел мимо. — Этот чертов сержант Орсини уж если возьмется хлестать, то не успокоится, пока не зальется по уши.

— Но это не Орсини, — откликнулся кто-то из солдат. — Орсини «на губе» сидит как раз за пьянку.

— Твоя правда, я и забыл, — согласился капрал. — Если бы я так бузотерил, меня бы мигом разжаловали. Да и то сказать — развлечений-то здесь маловато…

— Нечего тебе жаловаться!.. А казнь трех ублюдков сегодня утром?

Сержант, замерший в темноте, не стал дальше слушать. Он шел нервной походкой, почти бежал, бормоча себе под нос:

— Они правы… Сейчас полночь… Значит, их должны казнить сегодня… Но я успею, я непременно успею!

Пять минут спустя он повернул направо, прошел еще метров сто пятьдесят и остановился перед приземистым зданием мрачного вида.

— Вот и морг, — пробормотал он сквозь зубы. — Этот человек здесь.

Унтер-офицер постучал трижды через большие промежутки времени и трижды — часто. И стал молча ожидать.

Вскоре одна из дверей бесшумно отворилась и на пороге возник еле видный в темноте человеческий силуэт.

— Вы оттуда? — тихим, как дуновение ветерка, шепотом спросил работник морга.

— Да… Я пришел от тех, «кто тянет лямку».

— Чей приказ?

— Короля Каторги.

— Но его же укоротят на голову через несколько часов.

— Необходимо, чтобы он остался жив. Таков приказ. Ведь ты — Риле, парень из морга?

— Да, это я.

— Проводишь меня в каземат, где содержится Бамбош.

— Но… Видите ли, это…

— Ни слова возражения. Ты немедленно это сделаешь, не то тобой займутся и научат уму-разуму.

Голос сержанта, до сих пор очень тихий, нарочно приглушаемый, при этой угрозе повысился и зазвенел, в нем прозвучали властные нотки.

Заслыша этот требовательный тон, каторжник, тянущий свою лямку в морге, смирился и униженно ответил:

— Король приказывает — я повинуюсь. Но я рискую своей шкурой.

— Я тоже, — откликнулся сержант.

И решительно скомандовал:

— В путь!

Риле безропотно повиновался, и они молча двинулись в сторону казематов. Каторжник шел рядом с сержантом так, как будто его ведут на работу — вещь вполне естественная на этом островке, где служба никогда не приостанавливается, даже в столь поздний час. К тому же стояла темная ночь и дождь снова полил как из ведра. Еще один довод в пользу того, что никто не обратит ни малейшего внимания на этого человека, в чьем присутствии здесь, собственно говоря, не было на первый взгляд ничего экстраординарного.

Теперь они вышли на открытую площадку, по краям которой виднелись большие строения, где содержались заключенные.