— Ты, как всегда, потрясающа! Эти твои цветистые фразы…

— Это цветы моей любви, к которым ты не скупясь добавляешь тернии… Но я люблю тебя и всегда буду любить.

— Так уж и всегда?

— Да, так. Ты благородный человек и сделал из меня порядочную женщину.

— Но ведь я же разбойник. Значит, и ты — разбойница?

— Преступление мне претит, ты же знаешь. Но я — твоя сообщница. Я буду любить тебя, стоя перед судом… на каторге… на эшафоте…

— Ну, туда мы не торопимся, не правда ли, дорогая? — И бандит запечатлел на ее щеках два звонких поцелуя.

— И не надоело вам слезу выжимать? — вмешалась Глазастая Моль, свидетельница этой сцены. — Расскажи-ка нам лучше все, что знаешь.

— Мария спасена… Твой удар оказался несмертельным.

— Тем лучше. Она действительно красавица.

— Как? Ты на нее тоже глаз положил?

— Почему бы и нет? И в случае надобности ты поможешь мне ее покорить.

— Но, дорогой, мне кажется, место уже занято.

— Да неужели? И кто же он?

— Ее спаситель. Врач-интерн. Они любят друг друга и уже почти признались…

— И они поженятся?

— При одном условии.

— Каком?

— Если он найдет Жана и вернет его матери.

— А за ней дают приданое?

— Однажды я слышала, как князь сказал жене, что охотно даст за Марией два миллиона франков.

При этих словах — два миллиона — у Бамбоша затрепетали крылья носа и он бросил пронзительный взгляд на свою поддельную мамашу. «Два миллиона… Семнадцать лет и такая красавица, что соблазнит и святого!.. Стать свояком князя… неприлично богатого русского князя… Стать членом их семьи! Черт возьми, какой сказочный сон!»

Вслух же Бамбош произнес:

— Так ты говоришь, Нини, что малышка Мария выйдет замуж лишь за того, кто вернет Березова-младшего родителям, и ни за кого другого?

— Да, говорю, потому что убеждена в этом. И, ты знаешь, она упрямая девочка и выполнит то, что обещала.

— Отрадно слышать. Кстати, ты очень вовремя явилась. Мальчонка не слишком хорошо себя чувствует, ты сможешь за ним ухаживать.

— О, сердце мое изболелось по бедному крошке! Если б ты знал, какой он милый, и добрый, и ласковый!

— Вот и прекрасно. А в тебе есть материнская жилка!

И странная эта девушка Фанни опрометью кинулась в комнату Жана, схватила малыша в объятия и прижала к сердцу.

Он ее тотчас узнал, заулыбался, потянулся к ней ручонками, радостно лепеча:

— Нини! О моя Нини! Здластуй, Нини!

— Здравствуй, мой маленький! Здравствуй, мой золотой!

Увидя, как он осунулся, девушка зашептала сквозь подступающие слезы:

— Бедный малыш! Как ты намучился! Но теперь я буду заботиться о тебе… Какая же я все-таки гадина!.. Как вспомню о несчастной княгине, об этом ангелочке Марии… Не будь я такой мерзавкой… Но Бамбоша я люблю больше всего на свете… Иди, мой Жан, на ручки к твоей Нини!

И малыш, ассоциируя гувернантку с матерью, вздохнул и залепетал:

— Мама… Мамоська.

— Да, да, мамочка… Ты скоро увидишь свою мамочку, милый… И папу… И тетушку Марию…

И совсем по-матерински она начала баюкать малыша, нашептывая нежные слова, напевая колыбельные, лаская, словом, утешая его.

И, как бы оправдывая подлость своего участия, думала: «Благодаря мне он теперь не будет так несчастен…»

А в это время Бамбош, ослепленный перспективой, которую открыла ему Фанни, говорил фальшивой баронессе:

— Мне нужна Мария, сестра княгини.