|
Но, я думаю, это вас уже не будет интересовать, так как все они пишут на один лад. Политически это легко объяснимо, потому что у нас австрийцев как немцев, так и чехов, отношение с венграми еще до сих пор, здорово……! Понимаете, господин поручик? В этом видна определенная тенденция. Вас скорее может заинтересовать статья в «Комарненской вечерней газете», в которой утверждается, что вы пытались изнасиловать госпожу Каконь прямо в ресторане во время обеда в присутствии ее мужа, которому вы угрожали саблей и принудили его заткнуть полотенцем рот своей жене, чтобы та не кричала. Это самое последнее известие о вас, господин поручик. — Полковник усмехнулся и продолжал: — Власти не исполнили своего долга. Предварительная цензура здешних газет тоже в руках венгров. Они делают с нами, что хотят. Наш офицер беззащитен против оскорблений венгерского штатского хама-журналиста. И только после нашего резкого выступления, а также телеграммы нашего дивизионного суда, государственная прокуратура в Будапеште предприняла надлежащие шаги, чтобы произвести ареста отдельных лиц во всех упомянутых редакциях. Больше всех поплатится за это редактор «Комарненской вечерней газеты». Этот тип до самой смерти будет помнить свою вечернюю газету. Дивизионный суд поручил мне, как вашему начальнику, допросить вас и одновременно посылает мне протокол следствия. Все сошло бы гладко, если бы не этот ваш несчастный Швейк. Был с ним какой-то сапер Водичка, у которого после драки, когда его привели на гауптвахту нашли ваше письмо, посланное вами госпоже Каконь. Так этот ваш Швейк утверждал на допросе, что письмо это не ваше, а что это написал он сам. Когда же ему было приказано, чтобы он письмо переписал, для того чтобы сравнить его почерк с почерком письма, он ваше письмо сожрал. Из канцелярии полка были высланы в дивизионный суд ваши рапорты для сравнения с почерком Швейка. Но вот чем это кончилось.
Полковник перелистал дело и указал поручику Лукашу на следующее место: «Обвиняемый Швейк отказался написать продиктованные ему фразы, утверждал, что за ночь разучился писать». — Я, господин поручик, вообще не придаю никакого значения тому, что говорил в дивизионном суде ваш Швейк или этот сапер. Швейк и сапер утверждают, что все произошло из-за какой-то небольшой шутки, которая была не понята, что на них напали штатские и что они отбивались, чтобы защитить честь мундира. На следствии выяснилось, что злополучный ваш Швейк колоритная фигура. Так, например, на вопрос, почему он не признается, он согласно протоколу ответил: «Я нахожусь сейчас как раз в такой ситуации, в какой очутился однажды из-за иконы девы Марии слуга художника Панушки. Тому тоже, когда дело коснулось икон, которые он должен был похитить, нечего другого не оставалось ответить, кроме как: «Ну что мне кровью что ль блевать?» Естественно, что я как командир полка озаботился о том, чтобы в газетах дивизионный суд от своего имени дал опровержение относительно всех подлых статей здешних газет. Сегодня все это будет разослано по газетам, и полагаю, что я с своей стороны сделал все, что от меня зависело, чтобы загладить поднятую этими штатскими мерзавцами, подлыми мадьярскими газетчиками бучу. Кажется я это недурно средактировал. «Настоящим дивизионный суд N-ой дивизии и штаб N-го полка уведомляют, что статья, напечатанная в вашей газете о якобы совершенных солдатами N-го полка бесчинствах ни в какой степени не отвечает действительности и от первой до последней строки выдумана. Следствие, начатое против вышеназванной газеты, поведет к строгому наказанию виновных». — Дивизионный суд в своем отношении, посланном в штаб нашего полка, — продолжал полковник, — придерживается того мнения, что дело собственно идет о систематической травле, направленной против воинских частей, приходящих из Цислайтании в Транслайтанию. Притом сравните: какое количество войска отправлено с нашей стороны, какое с их стороны. |
