|
Когда я жил в Праге, прочел я в «Пражской официальной газете» еще почище пример об одном вольноопределяющемся, Иосифе Войен. Он был в Галиции, в 7-м егерском полку. Во время атаки попала ему в голову пуля. Когда его хотели отнести на перевязочный пункт, он заорал, что нечего перевязывать такую пустяковую царапину, и полез опять в атаку со своим взводом. В этот момент ему гранатой оторвало ступню ноги. Опять было хотели его отнести, но он схватил палку, заковылял на ней вперед, и палкой стал отбиваться от неприятеля. Возьми, да прилети тут еще граната и оторви ему руку, аккурат ту, в которой он держал палку! Тогда, недолго думая, он берет палку в другую руку и орет, что это им даром не пройдет! Бог его знает, чем бы все это кончилось, если бы его шрапнелью окончательно не ликвидировало. Возможно, что он получил бы серебряную медаль за доблесть, не отделай его шрапнель. Когда снесло ему башку, пока она катилась, он еще успел крикнуть:
— Чего только в газетах не напишут, — заметил один из караульной команды. — Небось, у самого сочинителя от этого голова кругом пошла. Он отплюнулся: — У нас в Часлави был в полку один редактор из Вены, немец. Служил прапорщиком. По-чешски ни с кем не хотел разговаривать, а когда прикомандировали его к маршевой роте, где были сплошь чехи, сразу по-чешски заговорил. В дверях появилась сердитая физиономия фельдфебеля: — Wenn mann ist drei Minuten weg, da hört man nichts anders als: «по-чески, чэхи». И уходя (очевидно, в буфет) он сказал унтер-офицеру из ополченцев, чтобы тот отвел этого вшивого негодяя (он указал на Швейка) к подпоручику, как только подпоручик придет. — Пан подпоручик, должно быть, опять с телеграфисткой со станции развлекается, — сказал унтер-офицер после ухода фельдфебеля. — Пристает к ней вот уже две недели и каждый день приходит со станции; злой, как бес, и говорит: «Вот ведь б… не хочет прийти ко мне на ночь». И в этот раз подпоручик пришел злой, как бес. Слышно было, как он швыряет со стола книги. — Ничего, брат, не поделаешь, придется тебе пойти к нему, — с сочувствием сказал Швейку унтер. — Немало прошло солдат через его руки, и молодых, и старых. Швейка отвели в канцелярию. В канцелярии за столом сидел свирепого вида молодой подпоручик. Увидев Швейка в сопровождении унтера, он многообещающим тоном протянул: — Ага!.. Унтер-офицер отрапортовал: — Честь имею доложить, господин лейтенант, этот человек был задержан на вокзале без документов. Подпоручик кивнул головой с таким видом, словно он предвидел это уже несколько лет тому назад. Впрочем, всякий, кто в эту минуту взглянул бы на Швейка, должен был притти к заключению, что предполагать у человека с такой наружностью существование каких бы то ни было документов — вещь невозможная. У Швейка был вид, словно он упал с неба или с какой-нибудь планеты и с наивным удивлением оглядывает новый, незнакомый ему мир, где от него требуют каких-то неизвестных ему дурацких документов. — Что вы делали на вокзале? — строго спросил подпоручик. — Осмелюсь доложить, господин лейтенант, я ждал поезда на Чешские Будейовицы, чтобы попасть в 91-й полк к поручику Лукашу, у которого я состою в денщиках и которого мне пришлось покинуть, так как меня отправили к начальнику станции на предмет рассмотрения вопроса о штрафе по подозрению в самочинной остановке поезда тормозом Вестингауза. — Не морочьте мне голову! — крикнул подпоручик, — говорите связно и кратко и не болтайте ерунды. — Осмелюсь доложить, господин лейтенант, уже с той самой минуты, когда мы с господином поручиком Лукашом сели в поезд, который должен был отвезти нас как можно скорее в 91-й пехотный полк, нам не повезло: раньше всего был украден чемодан, затем какой-то совершенно лысый генерал-майор… — Что за чорт!. |
