— Говорят, — заметил хозяин отеля, — преступники надевают перчатки.

— Да, некоторые думают этим спастись, но, во-первых, и перчатка часто оставляет след достаточно характерный для опознания. А во-вторых, невозможно все делать в перчатках. Рано или поздно их сбрасывают, и тогда происходят нечто еще более гибельное для их обладателя. Привыкнув не бояться оставить след, он уже действует не так осторожно и непременно подарит нам целую коллекцию своих отпечатков. И вообще должен вам сказать, что если бы идущие на преступление знали то, что знаем мы, криминалисты, они редко решались бы на подобные поступки…

— А что вы знаете? — с нескрываемым любопытством перебил его фогт.

— Мы знаем, что как бы ни остерегался преступник, какие бы меры предосторожности ни принимал, сколько бы усилий ни потратил на то, чтобы предусмотреть заранее возможность улик, это никогда не удается.

— Никогда? — снова спросил фогт.

— Никогда, — твердо проговорил Кручинин. — Звериный, атавистический инстинкт толкает преступника на то, чтобы как можно тщательнее запугать свои следы. Обратите внимание: преступник старается запутать следы, замести их. Но в его сознании ни на минуту не исчезает этот термин “следы”. Он непрерывно думает: “следы, следы”… И потом, когда уже все сделано, когда он пытается проанализировать случившееся, доминантой его размышлений над содеянным опять-таки является: “следы, следы”. Его начинают мучить сомнения в правильности своих действий и, главным образом, в том, не оставил ли он не уничтоженных, не заметенных, недостаточно запутанных следов. Но ни на миг в нем не появляется уверенности в том, что следов нет. Только очень опытные или очень глупые преступники бывают спокойны за то, что они не оставили следов своего преступления. Поэтому мы нередко наблюдаем, как звериный инстинкт самосохранения, подчас помимо воли и логических рассуждений преступника, толкает его на место притупления. Единственная цель: проверить, хотя бы мысленно, не оставил ли он слишком ясных следов, а если оставил и если есть еще с возможность их уничтожить, то постараются сделать это. К числу таких случаев относи то, что мы видели здесь: пастор явился на “Анну”, чтобы проверить, все ли чисто у него за кормой. А когда он увидел, что не все чисто, то и хотел поправить дело, да не успел — помешал наш приход. — Кручинин сделал небольшую паузу, чтобы закурить.

И тут послышался голос фашиста:

— Строите из себя всезнаек, выдаете себя за беспристрастных людей…

— Беспристрастных? — насмешливо спросил Кручинин. — Нет, мы всегда пристрастны: действуем с заранее обдуманным намерением отыскать непосредственного исполнителя преступления, а иногда еще за его спиной — врага-вдохновителя, то есть преступника в квадрате.

— То-то вы вместо поисков убийцы Оле Ансена занялись игрой в хлебные шарики. Вы же не могли не увидеть следов Ансена на кастете. Покажите мне кастет, и я докажу вам, что там следы его рук.

— Мы и сами это знаем.

— И знаете, что шкипер убит этим кастетом.

— Знаем.

— Так какого же черта?…

— Тише, тише! Зачем эти страсти. Они не к лицу такому опытному преступнику, как вы. Сейчас я объясню присутствующим все. Он, — Кручинин кивком головы указал на лжепастора, — принимает нас за простаков, полагая, что ему удалось убедить нас, будто следы пальцев оставлены на кастете при совершении преступления.