Обыскав убитых и забрав себе награбленные за годы партизанства ценности и оружие, красноармейцы скрылись в лесу. Среди предавших своих товарищей бойцов наступило неловкое молчание. Наконец тишину нарушил Гришка:

— Вот что, парни. Нам дальше не по пути. Сани с лошадью у нас одни. Мы с Татьяной их возьмем. А вам достанутся два коня, и верхом бегите, куда хотите. Тут в лесу вам каждая заимка знакома и тропы к ним изучены. Авось не пропадете. Ну а мы с женой люди городские. Давай разбежимся по-хорошему.

Пашка в ответ лишь смачно сплюнул, а жадный и болтливый Семка ехидно заметил:

— Ну что же, мы с братом не супротив. Только дело надо делать по разуму.

— Это ты о чем?

— Да все о том же. Мы вот у офицеров кое-какое имущество взяли. А вы даже претензий не предъявляете. Значит, есть у вас, на что в городе жить. Вот и поделимся по справедливости. Или вы супротив?

Гришка удобнее переложил в руку винтовку:

— Нам с вами делить нечего.

— Ладно, Гриня. Мы пошутили. Оставь винтарь в покое. Поехали, Пашка, а то ныне быстро темь сгущается.

Гришка внимательно следил, как братья отвязывают коней и, взяв под уздцы, ведут вниз к реке. Свернув за густой ельник, они скрылись из виду. Облегченно вздохнув, Гришка развернул сани в сторону находящегося неподалеку тракта.

«Избавимся от оружия и выдадим себя за погорельцев, едущих к родственникам жены — староверам. Авось пронесет».

Он уже хотел вслед за женой сесть в сани, как Татьяна внезапно оттолкнула его в сторону и выстрелила навскидку в сторону густого кустарника. Повинуясь звериному инстинкту самосохранения, Гришка рывком сбросил свое сухощавое тело из саней и, откатившись в сторону, открыл огонь по ели, из-за которой вели за ним охоту братья. В пылу скоротечной перестрелки он успел подумать:

«Почему Татьяна так глупо подставляет себя, продолжая находиться на виду у стрелков в санях? Со страху, что ли, обмерла. Но нет, продолжает, хоть и редко, отвечать на пальбу нападающих».

Заметив едва колыхнувшуюся зеленую ветку, Гришка поймал в прицел краешек меховой ушанки и плавно спустил курок. Тут же услышал злобный мат:

— Теперь, подлюки, не выпущу вас живыми. За Пашку люто отве…

Выстрел Татьяны оборвал злобные угрозы. Гришка не спешил выходить из укрытия: «Вроде бы Татьяна сразила Семена: очень уж натурально крик его оборвался. Ну а ежели притворяется Семка, хочет на фу-фу взять, как только подойду поближе?»

Прошла минута, и Татьяна слабым голосом позвала:

— Гришка, сходи, посмотри. Вроде бы я не промахнулась. Невмоготу мне. Я кровью истекаю. Зацепило меня сразу пулей в ногу. Боли не чувствую, а только двинуть ей нет возможности.

Перебежками Гришка начал заходить сбоку к елке, за которой затаилась опасность. Наконец, заметив овчинные полушубки лежащих навзничь лицом в снег братьев, подбежал к ним и, поспешно отбросив в сторону валенком винтовку, держа наготове охотничий нож, перевернул тела поверженных врагов:

«Все, амба братьям. Одного я уложил, а другого Татьяна навсегда успокоила. Да еще как ловко: прямо в лоб угодила». Он стал с жадностью выгребать из карманов убитых взятые у офицеров трофеи. Его остановил доносившийся от саней наполненный страданием голос Татьяны:

— Да где же ты застрял, Гришка? Перевязать меня надо. Слабею я.

Гришка торопливо закончил обыскивать второй труп и поспешил на помощь жене. Откинув полушубок, ужаснулся:

«Кровищи-то сколько вытекло. Не довезти бабу до врача. Плохо дело».

Быстро сняв с винтовки ремень, туго перетянул Танькину ногу выше разорванного пулей отверстия.