— Стой на посту, — сказал я. — Когда будет надо — свистну. Или ты нам. По обстоятельствам.

— Ага, дыркой в боку свистну, — кивнул он. — Космической воронкой отзовется. Идите, не мешайте работать!

Оставив Владимира Ильича, мы с Машей врезались в толпу нищих, которые, кажется, сбежались к Алексею со всего Сергиева Посада. Он уже ничего не раздавал, а только громко говорил, пытался донести какие-то вещие слова до калек и убогих, действительно сирых и искусных притворщиков, старых и малых, всяких. Слушали его внимательно, но с каким-то глухим ропотом. С пчелино-осиновым растревоженным гулом. И атмосфера вокруг сгущалась, становилась все более напряженной, наэлектризованной.

4

Мы успели как раз вовремя, пробив сужавшееся вокруг Алексея кольцо. А кольцо это стало показывать свою явную агрессивность. Мне думается, что кто-то даже подзуживал их, подуськивал, шныряя за спинами и между раскачивающихся тел. Я не помню, о чем говорил Алексей да это и не важно. Что-то о вразумлении и любви, о воздаянии и спасении, о душе и Боге. Сам он потом признавался нам, что и слова-то его лились чуть ли не помимо собственной воли, как бурливый ручей, а вот что именно — тоже не помнит. Одна фраза только закрепилась в сознании, выкрикнутая им из Книги пророчеств Даниила: А ты иди к твоему концу, и успокоишься, и восстанешь для получения твоего жребия в конце дней! Может быть потому, что фразу эту он повторял несколько раз, как рефрен в своей неожиданной площадной проповеди перед воротами лавры.

А из толпы уже неслись недовольные крики и возгласы. Народ отчего-то возмущался и негодовал еще больше, сильнее, словно бациллы безумия стали замутнять мозги.

— Ишь, выискался!

— Чего говорит-то, чего?

— Да несет всякое… Слышали!

— Еще один проповедник выискался!

— А рожа-то румяная! Небось одни калачи жрет!

— Знаем таких! Насмотрелись!

— Да ткни ты его в бок! Дай в рыло, чтоб не гундосил!

— А сщас вот и дам!..

Ситуация принимала совершенно угрожающий оборот. В Алексея уже вцепилось несколько пар рук с разных сторон, стали тянуть и пихать. Посыпались удары. Я замахал посохом, Маша заработала своими крепенькими кулачками, да так, что только визг пошел: и от мужиков и от баб. Вмешался и еще кто-то, третий, я не успел разглядеть, кто? Он бил наотмашь, по боксерски, поскольку Алексея уже повалили и начали потаптывать ногами. Медлить было нельзя, критическое положение грозило обернуться смертью. Толпа могла разорвать нас всех.

Но этого не случилось. Может быть, именно потому, что она не ожидала встретить такой решительный отпор. Прошло несколько мгновений — и весь этот вал схлынул, откатил назад, рассеялся и попросту бежал с площади. Теперь в центре ее оставались лишь мы четверо, да невдалеке — Владимир Ильич в своей дурацкой хламиде. Алексею помогли подняться с брусчатки, Маша вытерла ему своим платком кровь с лица.

Четвертым оказался Яков. Он слегка посмеивался, словно ничего серьезного не произошло.

— Никогда не мечите бисер перед свиньями, — сказал он. — Отечественное краеведение так вас ничему и не научило.

— Вот, черт! — вырвалось у Алексея. Впервые я услышал от него черное слово. Но тут же поправился: — Ничего, ничего, это пройдет! — и стал отталкивать Машины руки с платком.

— Ну, блудный сын, здравствуй, — подошел к нам Владимир Ильич, также улыбаясь. — А я уж хотел в пожарную часть звонить. Да вы и сами справились. Без брандсмейстеров.

— Ребро болит, — признался Алексей. — Кажется, сломали.

— Это могут, — кивнул Яков.