|
Они ехали еще два дня, а потом случилось вот что. Экипаж поднялся на какую-то странную складку, сбитую из крупных валунов и спрессованных камешков поменьше. Это была морена, оставшаяся после издавна прошедшего здесь ледника. И с высоты морены, высотой всего-то локтей в пятнадцать, не более, открылась новая равнина, на которой паслось невероятное по численности оленье стадо. Это были полудикие северные олени, которые, опустив головы с рогами, выискивали какой-то мох. И черные кони неожиданно рванулись вперед, они бились так сильно, что Франкенштейну снова пришлось рычать на них, впрочем, без особого успеха. Версты через две Франкенштейн остановил карету, соскочил с облучка и принялся коней распрягать. Оле-Лех вышел и стал смотреть на Франкенштейна, не понимая его действий. Он даже попробовал вслух объяснить вознице свое недоумение, но ни к какому результату это не привело. Он не понимал это странное, мертво-созданное существо, следовательно, не было ничего удивительного в том, что и Франкенштейн не слишком разбирался в речах рыцаря. Распряженные кони вырвались, будто тяжелые стрелы из осадного скорпиона, и набросились на оленей, словно стая волков. Они нападали, забивали мирно жующих животных своими сильными передними копытами, рвали еще теплую плоть, сочащееся кровью мясо и тут же бросались дальше, догоняя без труда других оленей, забивая их, будто ненасытные хищники… Хорошо, что все это происходило на значительном расстоянии от рыцаря, но и издалека от этого зрелища его начинало мутить. Зато кони повеселели, они отчетливо насытились и, может быть, впервые с того вечера, когда втащили карету в реку, решили, что не зря их заставили так много работать. Впрочем, вернулось только двое коней, а передняя пара умчалась так далеко, что Франкенштейн вынужден был забраться на крышу кареты, чтобы увидеть их. Хозяйственный Тальда времени тоже не терял, он достал свой мясницкий нож и отправился вырезать из убитых оленей куски посвежее, чтобы устроить ужин. Сиверсу он тоном, не терпящим возражений, приказал найти хоть какой-нибудь сухой травы, а лучше — местных ползучих березок, чтобы разложить костер. Но Сиверс с этим заданием, разумеется, не справился. Сколько он ни бродил по округе, а принес только три небольшие охапки высушенных ползучих деревьев. Костер тем не менее получился, вот только оставался каким-то медленным, дымным, совсем не жарким. Зато дым его помог развеять мошкару, которая стала собираться вокруг, как вода стекает в углубление. Не прошло и часа, в течение которого путешественники пробовали оборудовать стоянку, как над ними вилась уже целая туча огромных комаров и мелкого отвратительного гнуса, который разъедал веки, губы и, к удивлению рыцаря, даже пытался отгрызть Франкенштейну его полумертвый, темный нос. Когда наступила здешняя малопонятная и неприятная ночь, убежавшие кони вернулись. К тому времени Тальда сумел приготовить из свежей оленины настоящее жаркое. Причем его оказалось так много и оно было настолько жирным, что профессор, который, к всеобщему удивлению, съел больше всех, уступив, пожалуй, только вознице, почувствовал себя дурно. Его тошнило, и он не знал, что с этим поделать. Тальда приготовил ему четверть кружки местной водки с солью, утверждая, что это немудреное средство обязательно поможет, и профессор его послушал. К его же бедствию, потому что уже спустя пару минут его снова выворачивало, да так сильно, что он даже ослабел. Пришлось ему заваривать крепчайший южный чай, а чтобы он совсем не умер от голода, подкормить еще и сухарями, которых, к удивлению рыцаря, нашлось достаточно, вот только в них уже появился прелый, горьковатый привкус. Конечно, он не мог сказать, где Тальда хранил их, возможно, в одном из тех невидимых, но явственно ощущаемых мест в карете, которые значительно увеличивали ее вместимость и объем. Но в общем-то ему и не хотелось это знать. Кони внезапно забились, Оле-Лех едва успел положить руку на навершие кинжала, а Франкенштейн уже вскочил на ноги и, странно расставив руки, словно пытался обхватить всех своих четырех коней разом, бросился к ним. |
