Впрочем, лирика всё это. У меня много важных дел.

Столица озябла и приуныла. Всё серо, мрачно и не слишком-то многолюдно — под ледяной моросью не хочется гулять и созерцать; только одна дама, сопровождаемая офицером и под пёстрым зонтом, пропитанным паучьим клеем для пущей непромокаемости, быстро проходит между лавками и скрывается в заведении, продающем писчие принадлежности — остальные сплошь рабочий люд, торопящийся по делам.

По дороге до места тоже успеваю озябнуть; мой эскорт перекидывается печальными замечаниями о несовершенстве сущего. Добравшись — радуюсь больше, чем следовало бы: крыша как-никак, а крыша, даже тюремная, в такую погоду приятнее, чем прогулки под открытым небом. Оставляю своего холёного гнедого мерина — подарок Государя — сопровождающим меня солдатам. И вхожу через крепостные ворота — мимо двух поднятых решёток — на территорию Башни Справедливости, местечко известное и легендарно ужасное, как Бутырка или Кресты.

Вообще-то, Башня — это только часть всего этого дико древнего архитектурного шедевра. Когда-то — крепость, в которой располагался Старый Замок, ограждённый крепостным валом; сама Башня была сторожевой башней, с которой, с почти восьмидесятиметровой высоты, дозорные Государя следили за возможным приближением коварного врага, а заодно — и отслеживали пожары, то и дело вспыхивающие в городе. С тех пор минуло лет пятьсот.

Тай-Е вырос. Со смотровой площадки Башни теперь, я подозреваю, городских окраин не видно или почти не видно. Империя Кши-На превратилась в такую силу, и политическую, и военную, что коварный внешний враг не приближался к её Столице уже лет триста. Жить в холодном, мрачном и тесном здании с бойницами узких окон и гулкими сводами для нынешних Государей уже не по чину. Крепость превратилась в тюрьму — как и на Земле частенько случалось.

В Старом Замке теперь заседает Департамент Добродетели, в нём — суд, принимают чиновники по серьёзным гражданским делам и составляются важные юридические документы. А в крепости содержат до суда оступившихся граждан — прежде, чем королевское правосудие решит их судьбу.

В основном — в клетушках для солдат на крепостной стене, превращённых в камеры. А на Башне — самых злонамеренных и опасных. Говорят, оттуда фактически невозможно бежать — да никто и не бежал. Хотя, дольше месяца в этой крепости обычно не задерживаются. Суд — и три известные дороги: каторга, рабство и свобода для оправданных счастливчиков.

В жутковатой келье, холодной, как могила, в башенке Старого Замка я разговариваю со Смотрителем Департамента Добродетели, мрачным, крепко сбитым, седым. Смотрителя, Уважаемого Господина И-Ур, почти официально называют Одноглазым Филином: его глаз когда-то давно выбили в поединке — и чёрная повязка на угрюмом лице вкупе с чёрным, в узких полосках меха, кафтаном, делают И-Ура поразительно похожим на пирата, состарившегося в злодеяниях. Впрочем, это — земной стереотип; на Нги-Унг-Лян шрамы на лице означают отвагу и доблесть, а висящая за спиной Господина Смотрителя акварель с оскаленным сторожевым псом в шипастом ошейнике и надписью "Охраняю и защищаю" ещё и вкус выдаёт.

И-Ур, как говорят при дворе, жестокий, но фанатично честный чиновник, один из тех, кто считает, что государство рухнет, стоит ему отвернуться или сделать ошибку. К врагам короны он беспощаден, мелкой уголовной шушерой его чистоплотная душа брезгует, но он, по слухам, лично просматривает протоколы допросов. Болтают о сети осведомителей — Птенчиков Одноглазого Филина, о палачах, которые за доброе слово и сотню золотых могут обеспечить приговорённому к каторге фатальную кровопотерю и честную смерть, об ужасных методах дознания… но я понятия не имею, правда это или классический фольклор. С криминальным миром Кши-На я совершенно не знаком — поэтому мне интересно до холодка в животе.