Питамакану от постоянной сырости приходилось тяжелее, чем мне. В хижине стоял постоянный запах сырости, хотя дождь и не проникал через крышу, и скоро мы возненавидели темный лес и его гнетущее безмолвие. Мы тосковали по дому и по вечерам у костра всегда вспоминали наши далекие солнечные равнины.

Траппер и его старая жена поняли, что с нами происходит, и сделали все, что было в их силах, для нашего удобства. Мы в свою очередь выполнили нашу работу от души. Каждый день мы обходили расставленные капканы и приносили домой шкуры зверей, которые попались в них. Груды ценных шкур быстро росли. Кент часами любовался ими, ласкал темный мех и осторожно растягивал кожу.

– Вы, ребята, отличные трапперы, и на ваших головах не растут ленивые волосы, – сказал он однажды вечером.

– Я не давал вам такого обещания, но теперь говорю – вы получите свою долю добычи.

– Нам не нужны шкуры, – ответил я. Все, что мы хотим – это поскорее отправиться на равнины Миссури.

– Но, парень, глупо отказываться от шкур, – возразил он.

– Они принесут вам немало серебра.

Его мысль о том, что меня интересуют деньги, рассмешила меня. Шесть лет назад я покинул Сент-Луис с десятицентовой монетой в кармане и с тех пор не испытывал в деньгах никакой нужды. Американская Меховая Компания не использовала деньги в расчетах со своими служащими или индейцами. Все считалось в бобровых шкурах. Кроме того, Питамакан и я были теперь богаты. Наш тюлень, прекрасно выделанный, хранился в стропилах в хижине и стоил каждому из на по сто лошадей. В стране индейца черноногих любой, имеющий так много лошадей, был более чем независим. За одну или две лошади в год молодые люди пасли бы лошадей; за долю добычи в мясе и шкурах хорошие охотники были бы рады воспользоваться нашими лошадьми на охоте; а за бизоньи шкуры всегда можно было бы получить на складе Компании то, что нужно.

Мартовским вечером, когда снова моросил надоевший дождь, старый траппер решил, что настало время снимать лагерь. На следующее утро мы загрузили каноэ и по вздувшейся от дождей реке еще до заката достигли залива. Оттуда Кент намеревался пойти вместе с индейцами к Виктории для весенней торговли. На следующий день мы расстались с ним после того, как он нанял индейца-чинука, чтобы тот отвез нас к заливу и переправил к Колумбии, а там достал нам маленькое каноэ, в котором мы смогли бы подняться по реке.

– Будьте поосторожнее, – сказал он, когда мы обменялись рукопожатиями со старой парой. – Двигайтесь ночью, и не рискуйте.

Когда настала очередь Питамакана попрощаться со старухой, она с жалобным криком обняла его и попросила Кента сказать, что сейчас ей хуже, чем было бы, когда ее родной сын навсегда покидал ее.

Когда мы сели в каноэ и начали грести, наши глаза были полны слез. Старая пара была очень добра к нам.

Чинук добросовестно выполнил договор с Кентом. Каноэ, которое он дал нам, было маленьким и легким, им можно было управлять вдвоем, хотя оно было слабоватым для того, чтобы выдержать штормы нижней Колумбии. К счастью, Бейкер Бэй был спокоен, когда мы достигли его следующим вечером, и свет полной луны, мерцающей через туман, позволил нам видеть берег и проложить курс. Миновав Чинук Пойнт, мы окончательно успокоились и повеселели. Впервые после смерти Ворона Питамакан запел песню волка.

Когда наступило утро прибыло, мы спрятали каноэ и спрятались сами в густом лесу на берегу и проспали там большую часть дня. Так мы и двигались, пока не достигли основания водопадов, где нам пришлось оставить не только каноэ, но и почти все, без чего можно было обойтись.

Питамакан принес в дар Солнцу даже свой лук со стрелами, прося его о том, чтобы оно дало нам возможность дойти до наших солнечных равнин. Мы знали, насколько длинный путь нам предстоит.