|
Не требовало долгой укладки и особенного ухода за вьющимся волосом. Удобно – главное слово, которое сопровождало Клаву всю её жизнь, она жила по принципу «все должно быть максимально удобно», не красиво, не сексуально, не женственно, а удобно. Все в этом мире должно быть удобно, и точка. Даже ее черные как смоль глаза в обрамлении коротких и почему-то от природы очень прямых ресниц было очень удобно не красить, так они не осыпятся, не размажется тушь, ну а то, что глаза без туши совсем теряются, это мелочи. Удобно – главный аргумент для Клавы во всем.
– Клав, – крикнула из дома Сенька, – а ты чего не подстриглась, опять передумала? Да, у Клавы был пунктик: она мечтала подстричься очень коротко, даже записывалась не раз к парикмахеру, но в последний момент всегда отказывалась от этой идеи. Вот и сегодня у нее была запись к мастеру, о которой она в силу очевидных причин просто благополучно забыла. Обычно Клава оправдывала свою трусливость тем, что боится неудобства, сама же знала, что боится другого – перемен. Как-то цыганка на рынке сказала ей: «Как только волосы свои сострижёшь, жизнь твоя сильно изменится», – вроде и не верила Клавдия цыганкам, а пунктик теперь присутствовал. И ведь не уточнила старая, в какую сторону – в хорошую или плохую, а Клава совсем недавно привела свою жизнь к стабильному спокойствию, такому желанному и прекрасному, о котором постоянно мечтала, поэтому перемен она боялась так, как блондинки – постареть, – до ужаса и круглосуточно. Но, похоже, даже без стрижки перемены ее настигают, и никуда от них уже не деться. Вместо ответа Сеньке Клава запела себе под нос детскую английскую песенку, которую она давным-давно от нечего делать сама перевела на русский. – Встала утром, решила сменить прическу, Поняла вдруг, что все дело в ней. Скучновата, проста, не хватает лоску, И с такой мне еще грустней. Я пошла к брадобрею за новым счастьем, Надев самый яркий наряд. Тот наряд, что я, разобрав на запчасти, Портному верну назад. Прихватив саквояж, подаренный другом, Самых резких лиловых цветов, Ботинки надела с чечёточным стуком, Наряд, посчитала, готов. Но прическа, так классно украсив мой образ, Почему-то не помогла. И я внешне прекрасна, и стиль мой отточен, Но внутри все такая же мгла. – Клав, – Сенька выскочила из дома и начала кричать прям от двери, – ты только не нервничай, ты же знаешь Булю, я бы никогда, а она, даже в больницу уезжая, наказала мне, – Сенька, держа в одной руке две больших столовых ложки, другой робко протянула ей маленький сверток. У Клавы сегодня был день рождения, тридцать три, Буля и Сенька это знали, а еще они обе знали, что Клава вот уже пятнадцать лет не празднует его. Она постаралась забыть про этот день навсегда. О дате рождения не знали даже на работе, для этого Клава приложила множество усилий. Друзей же, чтоб звонили и поздравляли, несли шарики и дергали за уши, у Клавы никогда и не было. Пятнадцать лет назад в свой восемнадцатый день рождения Клава вернулась домой и нашла обоих родителей мертвыми – они угорели. Никто так и не понял, почему им приспичило затопить печку двадцать седьмого мая и забыть открыть задвижку. В детский дом, чего она боялась больше всего, Клаву не отдали, ведь она уже совершеннолетняя, но она осталась один на один со своим горем. Именно в эту трудную минуту Буля, как они сейчас ее с Сенькой называют, просто соседка, просто пожилая воспитательница детского дома, не оставила бедную девочку в беде, оплатила похороны родителей, поддержала, не дала сгинуть, раскиснуть. Только Буля, ну, теперь еще и Сенька, знали, когда у Клавы день рождения и почему она его не отмечает. – Буля просила передать, что прошло пятнадцать лет и надо жить дальше, – Сенька стояла с большими ложками в руке, ей очень хотелось мороженого, но она не решалась нарушить такую минуту. |
