– Арсис, растяпа, так и не заколотил ножки. Вот переломаю я себе кости, кто его идиота старого кормить будет.

Я подала ей мокрую рубашку мельника, и она, расправив ее, перекинула через веревку. Мимо пробежала курица, за ней другая и выводок цыплят. За ними прокрался полосатый кот.

– Кыш отсюда! – шикнула Мардж и швырнула в него куском мыла. – Я знала Моргана еще ребёнком. Когда дети малы, у них нет такого понятия, как бедные и богатые, знатные и простолюдины. Они, возможно, и есть, но еще не омрачены теми гнусными чертами, которыми обладают уже взрослые. Леди Ламберт не запрещала сыну знаться с бедняками, она не растила из него чванливого и жестокого хозяина. Он был просто ребенком и играл с моими сыновьями. Он вырос в этом доме… я выкормила его своим молоком. В какой-то мере он мой единственный сын, оставшийся в живых.

Стул снова пошатнулся, и я удержала его обеими руками… Так странно, она говорила о герцоге совсем не так, как я привыкла слышать. Она говорила о нем, как о простом человеке и… мне безумно нравилось ее слушать. Она рассеивала его тьму, как будто разводила своими маленькими руками, оставляя совсем другой образ, чем я привыкла видеть.

– Я…я очень сочувствую вашей утрате.

– Ни одни слова сочувствия не вернут мне моих мальчиков, как и скорбь не вернет. Я свое отскорбела, отрыдала. Остались только молитвы и ожидание, что там, – она указала пальцем в небо, – что там мы обязательно встретимся. Отец Ефимей говорит – именно так и будет. И я надеюсь, мои сорванцы ничего не натворят, и их не накажут даже в Царствии Небесном, и дождутся свою мать и отца. Не то мне придется отправиться за ними в пекло и надрать им там задницы солдатским ремнем.

Ее голос был бодр и весел, а по мягким щекам, покрытым легким пушком, катились слезы. И я даже представить себе не могла, что она пережила, потеряв всех своих детей.

– Так вот, я знаю Моргана с детства. Знаю так, как не знает никто… и ты…, – она слезла с табурета и посмотрела на меня снизу вверх, заслоняя лицо от солнца маленькой рукой, – ты слишком много для него значишь… если он решился на то, что сделал… Хотя я и говорила ему…

– Что сделал?

Спросила я, но ответ так и не получила, послышался топот копыт, и мы обе обернулись.

– Да провались я сквозь землю! Как она узнала? Вот же ж ведьма!

Я в удивлении посмотрела на Мардж, а потом на всадницу, приближающуюся к дому. Она узнала ее раньше, чем я. И судя по реакции, жена мельника не особо жаловала жену герцога. А это была именно она. Агнес. Одна. Верхом на Азазеле. Разодетая в атласный бирюзовый костюм для верховой езды. Красивая, изящная и такая аристократичная по сравнению со мной, одетой в платье простолюдинки, с волосами, спрятанными под чепец, в сером фартуке, измазанном мукой.

Она грациозно спешилась, а я внутренне подобралась, чувствуя, что она приехала именно ко мне.

– Эй, ты, – крикнула она Мардж, – вели напоить моего коня. А ты, – презрительно посмотрела на меня, – а с тобой я говорить буду. Пошли.

Мардж, вежливо поклонилась и пошла за водой, а я смотрела на свою соперницу, на ту, что имела все права на Моргана, носила его имя и спала с ним каждую ночь в одной постели, и недоумевала, что ей нужно от меня. Зачем жене герцога приезжать ко мне, чтобы ощутить свое превосходство в полной мере? Сравнить нас? Понять, что ей нечего опасаться такой, как я? В груди засаднило и стало трудно дышать при взгляде на ее светлые блестящие локоны и золотистую кожу. Представила, как его пальцы касаются ее лица, развязывают тесемки на корсаже платья, жадно поднимают подол, и внутри все зашлось от боли.

– Чем обязана такому важному визиту?

– Многим. Помочь тебе хочу.

– Помочь?

– А что в этом удивительного? Я – женщина юга, и милосердие у меня в крови.