– Понятно. Что с рукой? Обморозили? – попытался Данилов все-таки завязать разговор.

– Нет. Пила соскочила.

Пока Саша стоял на дорожке, из-за других заборов на него смотрели хмурые, с ввалившимися лицами, с глубоко запавшими глазами люди. Во взглядах, которые успевал перехватить Александр, сквозила даже не неприязнь, а равнодушное недоверие.

На исхудавших детей, тонких, как тростинки, в заношенной одежде, смотреть было еще больнее. «Что есть человек? – не к месту вспомнил Александр. – Мыслящий тростник».

Можно найти новую одежду, но какой смысл? Им же не ходить по дискотекам… Жили они даже похуже, чем их сверстники в Великую Отечественную. Какой у них досуг? Лазят по полям, ищут несобранную картошку. Там, где были плодопитомники или брошенные сады-огороды, за лето что-то могло прорасти, перезимовав под снегом. Такие же одичавшие, как люди, растения. Чтобы прокормить целое поселение, этого мало, но даже эти крохи явно собирают. А еще есть грибы, черемша, мелкая живность. Та же крыса с гнилой картошкой. Те, кто постарше, могут и «сталкерить». Смелости и смекалки хватит, чтоб на мотоцикле, на велосипеде или просто пешком добраться даже до Новосиба. Который вообще им должен казаться краем мира.

– Закурить не найдется? – вывел его из размышлений голос «интервьюируемого» с болезненной лысиной.

– Не курю.

– Это зря, – хмуро покачал головой мужик. – И прожить дольше не поможет.

– Похоже, вам здесь хреново живется.

– А вам до этого есть дело, да?

Данилову было нечего ответить. Его и так словно ушатом холодной воды облили.

– Ну ладно, – произнес он. – Будьте здоровы.

И под направленными в спину взглядами селян пошел обратно к своим. Только позже до него дошло, что пожелание здоровья прозвучало как жестокий сарказм. Еще бы сказал: «Успехов».

«Не вышло из меня журналиста, – подумал он, – так же, как и учителя».

Да и сама идея с хрониками была верхом кретинизма. Что это даст Подгорному, где свое горе можно есть полной ложкой?

Еще пятнадцать минут Александр потратил на то, чтобы сделать общие виды поселка издалека. Работающие люди – ну кто подумает, что они там мастерят домовину? Дети – те из них, что почище и выглядит понормальнее. Что там еще? Елочки, заборчики, грядки. А остальные кадры стер.

Можно было, конечно, поговорить со старостой, головой, ханом… или как там они называют этого мужика в круглой шапке. Но смысла в этом было не больше, чем в попытках влезть без мыла в чужую жизнь, полную проблем, суть которых они в Подгорном и так знали. И ничем не могли помочь.

Сгущалась темнота, слоистое закатное небо медленно меняло цвет от пунцового до темно-синего. В некоторых домах зажигались огоньки, явно свечки. Ложились спать тут рано. Где-то там, над сельским кладбищем, отделенным от крайнего дома в ряду только неширокой дорогой, надсадно закаркала ворона. Жизнь налаживается, раз люди ее не съели…

Человек, делавший гроб, еще какое-то время смотрел Александру вслед. Он не соврал, хотя и не сказал всей правды. В прошлом сентябре, когда через деревню проходила даже не банда, а просто кучка озверевших беженцев, он чуть замешкался с ответом, где спрятал мешок картошки. И пила-ножовка действительно пошла в ход. В ту зиму у него умерла дочка. Сын пережил ее всего на три месяца. Все остальные погибли еще 23-го. Может, поэтому никакие грабители и мародеры ему были больше не страшны. И если бы на месте этого парня с камерой оказался другой, который начал бы требовать и угрожать, то легко мог бы получить топором между своих моргалок – человеку, делавшему гроб, было нечего терять, как и его соседям.