— Поспать маненько до смены.

Но не успел глаз сомкнуть, как в землянку ввалились подполковник Депрерадович и жандармский офицер. Солдаты вскочили, вытянулись. Жандарм спросил хрипло:

— Кто из вас Саушкин Поликарп?

— Я, ваше благородие!

— С Патронного!

— Так точно!

— Что же ты, сукин сын, со смутьянами знался, в кружке недозволенные речи слушал? Думал, удастся в солдатах от каторги укрыться? Одевайся!

Взял Поликарп пустой вещмешок, усмехнулся невесело:

— Значит, без меня Шипку защищать.

— Не болтай, выходи! — прикрикнул жандарм и толкнул Саушкина к двери…

Увели Поликарпа, зашумели стрелки:

— Вот те раз, всё более помалкивал, а вишь, политический.

— Ошибка вышла.

— Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.

— Может, кто из наших донёс?

— Не, из Петербурга жандарм…

Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.

— Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь, и отправимся Сухова сменять.

А Сухов в пикете совсем околел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался: не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли, отогревались. Пальнут из пушек для острастки — и снова затишье…

Ветер врывался на перевал, валил с ног. Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие, и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.

Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза, и как наяву предстало перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он, Сухов, трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала. Под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом… Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:

— Замёрз!

Разводящий перекрестился:

— Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!

Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезель доложил Радецкому о выполнении приказа.

Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.

Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площадь и улицы.

Штаб Южного отряда ставил перед Домбровским задачу прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливненской группировки врага.

Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, на высоком фундаменте каменными домиками под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После голодной и холодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.

Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт к ошибкам, за которые платят дорогой ценой.

Так произошло и в Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а остриё турецкой стрелы пройдёт через Елену.