— В бифштексах англичане преуспели, — заметил он.

Великий князь сказал:

— Что до меня, то я предпочитаю пожарские котлеты.

— Уж не для того ль ты, Николаша, в Бухарест наведывался, чтоб отведать сочных котлет? — Царь хитро прищурился.

— Донесли, канальи, — расхохотался великий князь. — Имел грех, встречал петербургских императорских театров прима-балерину Числову. Неравнодушен к балету.

— К балету ли? — Царь поднялся, отрезал сухо: — Дальнейшие диспозиции за вами, главнокомандующий, и за штабом Дунайской армии…

Приснилось Стояну, будто он в Петербурге, в комнате у бабушки. Графиня Росица грозит пальцем строго: «Сердцем прочувствуй, любовь ли это. Люби, как твой дед, граф Пётр. Он взял меня в жёны, презрев пересуды».

Бабушка что-то шептала, ласково гладила по голове.

Руку бабушки сменила рука Светозары. Светозара как наяву стоит перед ним. Большими глазами, в которых Стоян видит слёзы, она смотрит на него и говорит: «Спрашивал ли ты у меня о моей любви? Готов ли взять меня в жёны?»

Стоян рвётся к Светозаре: «Готов! Готов!»

Он просыпается от собственного крика и долго лежит, приходя в себя.

«Бабушка, верно, получила моё письмо, — думает он. — Одобрит ли она меня или пришлёт кучу назиданий?.. Светозара, Светозара, вспоминаешь ли меня?»

Стояну хочется увидеть её, услышать её голос.

«Бабушка сказала: „презрев пересуды“… Не избежать и мне злых языков, если привезу Светозару в Петербург… Пусть позлословят, разве побоюсь я того? Позлословят и примут, как принял свет графиню Росицу…»

Поднялся Стоян, накинул шинель, вышел из палатки. Небо звёздное, с гор и от реки тянет прохладой. Удивительно — днём изнываешь от жары, а ночью свежо. В чистом воздухе пахнет душистой казанлыкской розой и созревающими яблоками. Этот год урожайным удался. И виноград янтарным соком наливается, гнут лозу тяжёлые кисти.

Спит Казанлык, спят утомлённые недавними боями солдаты, но бодрствуют часовые и дозоры охранения.

Не спится и генералу Гурко. Ворочается тревожно. Утром отстучал телеграф просьбу главнокомандующему. Предлагал Иосиф Владимирович, оставив в Казанлыке часть болгарского ополчения, при восьми орудиях двинуться с Передовым отрядом на Адрианополь.

Исходил Гурко из того, что теперь, когда Шипкинский перевал взят, в Забалканье вступят главные силы. Своему отряду генерал Гурко отводил роль авангарда Дунайской армии.

Прежде чем решиться на такой план, Иосиф Владимирович вместе со своим штабом проиграл на карте предстоящий маршрут, возможные столкновения с противником. Наступление на Адрианополь должно было развернуться стремительно, чтобы не дать войскам Сулейман-паши сосредоточиться. Следом пойдут главные силы Дунайской армии, закрепляя успехи Передового отряда.

Гурко садится, трёт виски. Хорошо задумано, да не так делается. Воистину говорят: человек предполагает, Господь располагает. Ответ главнокомандующего получили в полдень. Великий князь, не одобрив план Гурко, рекомендовал пехоте далее долины Тунджи не ходить, кавалерии — активизироваться.

Пока Иосиф Владимирович разбирался в советах главнокомандующего, из штаба армии пришла новая телеграмма — с приказом на Адрианополь не выступать, ибо неудачная плевненская операция не позволяет главным силам выйти в Забалканье.

Одновременно штаб армии уведомил генерала Гурко об ожидающемся прибытии в Адрианополь Сулейман-паши.

Напившись ядрёного кваса, что готовил ему денщик, солдат из псковских крестьян, Гурко лёг на жёсткий топчан, укрылся шинелью. Не покидали беспокойные мысли. Осман-паша сковал Дунайскую армию. Десятитысячный Передовой отряд предстал один на один с армией Сулейман-паши.