Изидор с улыбкой выслушал его и ответил:

— Господин следователь, вы жестокий человек. Издеваетесь над бедными лицеистами, которые развлекаются, как могут. Впрочем, вы правы. Я больше не дам вам повода смеяться надо мной.

— Другими словами, вам ничего не известно, господин Изидор Ботреле.

— Охотно признаю, мне действительно ничего не известно. Потому как нельзя сказать «я что-то знаю» о тех двух или трех установленных мною вещах, которые, я уверен, и от вас не укрылись.

— Например?

— Например, то, что они украли.

— Что вы говорите? Значит, вам известно, что именно украли?

— Как и у вас, у меня на этот счет нет никаких сомнений. Это было первое, над чем я принялся размышлять, задача показалась мне легче остальных.

— В самом деле, легче остальных?

— Ну конечно же. Достаточно было лишь составить цепь умозаключений.

— Не больше?

— Не больше.

— И что же это за цепь умозаключений?

— Вкратце она сводится к следующему. С одной стороны, кража имела место, поскольку обе девушки дали одинаковые показания, и они действительно видели двоих людей, выносивших какие-то предметы.

— Кража имела место.

— С другой стороны, ничего не пропало, поскольку так утверждает господин де Жевр, а ему это должно быть известно лучше, чем другим.

— Ничего не пропало.

— Из этих двух утверждений неизбежно напрашивается вывод: поскольку кража имела место, но ничего не пропало, значит, украденный предмет был заменен идентичным ему. Вполне вероятно, здесь я должен оговориться, что умозаключение мое может и не подтвердиться. Тем не менее подобный вывод приходит на ум в первую очередь, и отбросить эту гипотезу мы можем лишь после самой серьезной проверки.

— Правда… правда… — пробормотал следователь, живо заинтересовавшись рассказом Ботреле.

— Посмотрим, — продолжал Изидор, — что в этой гостиной может привлечь грабителя? Две вещи. Во-первых, гобелены. Не подходит. Старинный гобелен нельзя подделать, это сразу бы бросилось в глаза. Остаются четыре картины Рубенса.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что все четыре Рубенса, которые мы видим на этих стенах, — подделки.

— Невозможно!

— Они неизбежно, априори должны оказаться подделками.

— Повторяю вам, это невозможно.

— Около года назад, господин следователь, один молодой человек, назвавшийся Шарпенэ, явился в замок Амбрюмези и попросил позволения сделать копии с полотен Рубенса. Получив разрешение господина де Жевра, он в течение пяти месяцев ежедневно с утра до вечера работал в гостиной.

Именно его копии, его полотна и рамы заняли место больших подлинных картин, оставленных господину де Жевру в наследство дядей, маркизом де Бобадилья.

— Докажите это.

— Доказательства не нужны. Подделка есть подделка, и я утверждаю, что нет нужды подвергать их экспертизе.

Господин Фийель с Ганимаром переглянулись, не скрывая удивления. Инспектор теперь и не помышлял об уходе. В конце концов следователь тихо проговорил:

— Надо бы спросить господина де Жевра.

И Ганимар поддержал его:

— Надо его спросить.

Велели передать графу, что его ждут в гостиной.

Юный ритор одержал настоящую победу. Заставить двух профессионалов, знатоков своего дела, какими слыли господин Фийель и Ганимар, заниматься своими гипотезами — от такой чести кто угодно на его месте возгордился бы. Однако Ботреле, казалось, ничуть не трогали подобные признания его таланта, и со своей всегдашней улыбкой, в которой не было ни капли иронии, он ждал.