— Ух ты! Что ж, это меняет дело. Если будет время, обязательно нарисую.

— Тогда я тебя с предками познакомлю. Надо будет чтобы они разрешили тебе прийти ко мне в гости.

— О как… А без подобного разрешения в вашем городе в гости не пускают?

— «В городе» — не знаю, а у нас точно не пускают. У меня батя ветеран-инвалид, в Чечне воевал. Ещё не знаю, он даст себя рисовать или нет. Надо будет уговаривать.

— Ветеран, говоришь… Синдром присутствует? В смысле, буйствует иногда?

— Нет, он спокойный. Но очень строгий.

— Ну и правильно. А то сейчас развелось всяких… Хорошо, я готов познакомиться с ветераном. Только рисовать будем несколько позже. Сегодня и завтра я буду занят.

— Договорились.

Катя переговорила с Денисом — общались они по-соседски, как свои люди, и пошла в зрительный зал. Я так понял, что пока киндеры рисуют в фойе, их родителей в зале развлекают детской худсамодеятельностью, чтобы не толпились за спинами конкурсантов и не мешали.

А интересно у них тут всё устроено, хоть и кондово, местечково, но в то же время с заботой о людях.

Денис неотрывно торчал возле стенда и охранял свой рисунок, исподтишка бросая тревожные взгляды на правый фланг рисовальщиков. Там сидел толстый веснушчатый мальчуган, не сказать, чтобы на вид явный злыдень и хронический уничтожитель нетленных полотен, но… в сторону Дениса и его рисунка посматривал с явной неприязнью.

О как… Значит это не фобия и не игра детского воображения.

Интересно, вроде бы совсем маленькие, а уже столько нюансов в отношениях, что хоть сейчас садись и пиши книгу по прикладным аспектам детской психологии.

Едва Катя скрылась за дверью зрительного зала, с парадного входа впёрлась та самая активная молодежь, про которую давеча рассказывали местные чекисты.

Их было трое, от обычных обывателей они ничем не отличались, разве что у каждого на левой руке красовалась кумачовая повязка с белыми буквами «ДНД». Лица у ребят были вполне добродушные и даже где-то сельскохозяйственные, с этаким простодушно-сермяжным оттенком. То есть у человека с воображением, приехавшего в глубинку из столицы, сразу могло сложиться впечатление, что это те самые комбайнеры из одноименной песенки Игоря Растеряева. В будни они как следует поработали, а в праздничный вечер, перед тем как основательно принять заслуженную дозу С₂Н₅ОН, решили добровольно помочь родному городу в соблюдении общественного порядка.

Возглавлял троицу невысокий голубоглазый крепыш, этакий забавный краснощекий боровичок, по местным меркам вполне даже симпатичный, с ответственностью во взоре и с неким намёком на принадлежность к Власти в интонациях.

Хлопнув по плечу Дениса, он по-хозяйски спросил «Где Катюха?» — и, получив ответ, направился было к дверям зрительного зала… но Денис что-то негромко ему сказал и безапелляционно ткнул пальцем в мою сторону.

— Вот так ни хрена себе! — простецки удивился боровичок. — А ну…

Он подошел поближе и с минуту безмолвно смотрел на мою работу.

Портрет был почти готов, осталось нанести завершающие штрихи. Я счёл, что такое красноречиво-молчаливое созерцание — это закономерное восхищение моим талантом, и не стал выговаривать непрошенному соглядатаю за вмешательство в процесс.

Поглазев на портрет, он всё с теми же хозяйскими интонациями уточнил:

— Это для чего?

Как и подобает творческой личности, я воспринял этот вопрос в самом широком аспекте: перспективы, планы на будущее и прочие нюансы, которые внезапно открывает перед Катей внимание великого московского художника, ненароком забредшего в этот забытый богом уголок.