«Итак, это ужасная тайна?»

«Это медаль с двумя сторонами, у которой с одной стороны — яд, а с другой — эшафот. Я должна открыть вам все, и чем скорее, тем лучше. Но расскажите мне прежде, каким чудом Провидение послало вас ко мне?»

Мы сели на скамью под великолепным платаном, закрывавшим своей вершиной часть сада. Начал я свою повесть с самого приезда в Трувиль: рассказал ей, как был застигнут бурей и выброшен на берег; как, отыскивая убежище, набрел на развалины аббатства; как, разбуженный шумом закрывшейся двери, увидел человека, выходившего из подземелья; как этот человек зарыл что-то под могильным камнем и как я заподозрил тайну, которую решил разгадать, потом рассказал ей о путешествии в Див, о полученной там роковой новости, об отчаянном намерении увидеть ее, Полину, еще раз; об удивлении своем и радости, когда узнал под смертным саваном другую женщину; наконец, о ночном путешествии, о ключе под камнем, о входе в подземелье, о счастье и радости, испытанных мной, когда я нашел ее. Я поведал ей все это с выражением, говорившим о моей любви больше, чем могли бы сказать самые пылкие признания. Я был счастлив и вознагражден тем, как она слушала меня, и видел, что этот страстный рассказ передал ей мое волнение и что какие-то из моих слов украдкой проникли в ее сердце. Когда я закончил, она взяла мою руку, пожала ее, не говоря ни слова, и некоторое время смотрела на меня с чувством ангельской признательности. Потом она прервала молчание:

«Дайте мне клятву».

«Какую? Говорите».

«Поклянитесь мне всем самым священным для вас, что вы не откроете никому на свете моей тайны, по крайней мере все годы, пока я, моя матушка и граф будем живы».

«Клянусь честью», — ответил я.

«Теперь слушайте».

VII

«Нет необходимости рассказывать вам о моей семье, вы ее знаете: моя матушка и несколько дальних родственников — вот и все. У меня было приличное состояние».

«Увы, да! — прервал я. — Почему вы не были бедны?»

«Отец мой, — продолжала Полина, не показывая, что она заметила, с каким чувством это было сказано, — оставил в наследство почти сорок тысяч ливров ежегодного дохода. Поскольку других детей в семье нет, это было состояние; итак, я вступила в свет богатой наследницей».

«Вы забываете, — сказал я, — о своей красоте, соединенной с блестящим воспитанием».

«Вы постоянно перебиваете меня и не даете продолжать», — улыбаясь, заметила Полина.

«О! Вы не можете рассказать, как я, о том впечатлении, которое вы произвели в свете: эта часть истории известна мне лучше, чем вам. Вы были, не подозревая сами, царицей всех балов, царицей в короне почестей, и это не замечали только вы. Тогда-то я увидел вас. В первый раз это было у княгини Бел… Все, кто был талантлив и знаменит, собирались у этой прекрасной изгнанницы Милана. Там пели, и виртуозы наших гостиных подходили поочередно к фортепьяно. Все самые прекрасные музыканты и певцы были здесь, чтобы восхитить эту толпу дилетантов, которая всегда удивляется, встречая в свете то совершенство в исполнении, какого мы требуем и так редко находим в театре. Потом кто-то начал говорить о вас и произнес ваше имя. Отчего сердце мое забилось при этом имени, произнесенном в первый раз при мне? Княгиня встала, взяла вас за руку и повела почти как жертву к этому алтарю музыки. Скажите мне еще, отчего, увидев ваше смущение, я ощутил страх за вас, как будто вы были моей сестрой, хотя я знал вас не более четверти часа? О! Я дрожал, может быть, больше, чем вы, и, наверно, вы даже не подозревали, что в этой толпе есть сердце, родное вашему, разделявшее ваш страх и восхищавшееся вашим торжеством.