Громкий стук в дверь прервал напевное чтение. Двое людей в черных шляпах стремительно прохромали в гостиную; никто из собравшихся даже встать им навстречу не успел.

МЫ ЗДЕСЬ ПО ПОРУЧЕНИЮ НЕСГИБАЕМОЙ СИНАГОГИ!  — выкрикнул тот, что был выше ростом.

НЕСГИБАЕМОЙ СИНАГОГИ!  — эхом отозвался тот, что был ниже и коренастее.

Шашш,  — сказала Шанда.

ЗДЕСЬ ЛИ ЯНКЕЛЬ?  — еще громче, будто ей назло, выкрикнул тот, что был выше ростом.

ДА, ЗДЕСЬ ЛИ ЯНКЕЛЬ?  — эхом отозвался тот, что был ниже и коренастее.

Здесь, здесь я,  — сказал Янкель, поднимаясь с подушки. Он решил, что Многоуважаемому Раввину потребовалась финансовая консультация, за которой он уже не раз обращался в прошлом, ибо удовольствие быть набожным в те дни обходилось недешево. — Чем могу быть полезен?

ТЫ БУДЕШЬ ОТЦОМ РЕЧНОГО МЛАДЕНЦА!  — выкрикнул тот, что был выше.

ТЫ БУДЕШЬ ОТЦОМ!  — эхом отозвался тот, что был ниже и коренастее.

Чудесно!  — сказал Дидл, захлопывая Том IV Книги Повторяющихся Сновидений,  отчего в воздух взметнулось облако пыли. — Чудесно-расчудесно! Янкель будет отцом!

Мазл-тов!  — запели прихожане. — Мазл-тов!

Внезапно Янкелем овладел страх смерти. Он был острее, чем когда угасли от старости его родители; острее, чем когда погиб на мельнице его единственный брат или умирали дети; острее, чем даже тогда, когда ребенком он впервые осознал, что ему надо попытаться понять, как это можно быть неживым — не оставленным в темноте и не лишенным чувствительности, а вообще несуществующим; что это значит — не быть.

Падшие поздравляли его, похлопывали по спине, не замечая, что он плачет. Спасибо,  — все повторял и повторял он, ни разу не задавшись вопросом, кого, собственно, он благодарит. — Огромное вам спасибо.  Он получил младенца, а я — пра-пра-пра-пра-пра-прапрадедушку.

Впадая в любовь, 1791—1796

В ТОТ ВЕЧЕР опальный ростовщик Янкель Д принес малютку домой. Вот мы и дома,  — сказал он, — поднимаемся на крыльцо. Вот так. Это твоя входная дверь. А это ручка на входной двери: видишь, я ее сейчас поворачиваю. Это место для обуви, которую мы снимаем, входя в помещение. А сюда мы вешаем пиджаки.  Он говорил с ней так, будто она могла его понимать, не сюсюкая, не коверкая слов, избегая односложных предложений. То, чем я тебя сейчас кормлю, называется молоко. Его нам приносит Мордехай-молочник, с которым ты как-нибудь познакомишься. Он берет молоко у коровы, что довольно странно и даже противоестественно, если вдуматься, так что лучше не вдумываться… То, чем я поглаживаю твою мордашку, называется рука. Некоторые из нас левши, некоторые — правши. Кто ты, мы пока не знаем, потому что сейчас за тебя все делаю я… Это поцелуй. Чтобы он получился, губы надо сложить трубочкой и к чему-нибудь прижать. Можно к другим губам, можно к щеке, можно еще к какому-нибудь месту — по обстоятельствам… Это мое сердце. Ты касаешься его левой рукой. Не потому, что ты левша, хотя это совсем не исключено, а потому, что я прижимаю к нему твою левую ручку. Сейчас ты чувствуешь, как оно бьется. Благодаря этому я живу.

Он устроил ей колыбель в глубоком противне, напихав в него мятых газет, и каждый раз бережно задвигал его в духовку, чтобы шум, производимый каскадом небольших водопадов за окнами, не тревожил ее покоя.