— Что сделано, то сделано. Уже ничего не изменить.

— Тебе не следовало открываться.

Словно не расслышав упрека старого друга и тревоги в его голосе, Рамон распорядился:

— Пусть люди садятся на лошадей и приготовятся к отъезду. Девушка поскачет с Энрикесом. Мы и так потеряли слишком много времени.

— Флетчер организует погоню. Похищение девушки оскорбило его, и он не успокоится, пока не найдет ее.

Рамон посмотрел на девушку. Она гордо расправила плечи, а в ее больших зеленых глазах горел вызов. Рамон подумал об Андреасе, и его снова охватила ярость, вскоре сменившаяся мучительной тоской, которую он старался скрывать, ибо эти люди нуждались в нем, как и обитатели лагеря. Смерть Андреаса не должна остаться неотмщенной.

Но боль не утихала, она затаилась внутри, ожидая повода, чтобы прорваться наружу или растерзать его.

Глядя на Кэрли, Рамон вспомнил предсмертные слова брата: «Однажды ты сказал… что женщина принесет мне смерть». Страдание захлестнуло его.

— Нет, — сказал дон, — девушка пойдет пешком. Посмотрим, есть ли в этой gringa что-нибудь, кроме высокомерия и надменности.

Он направился к лошади по кличке Вьенто Прието (Темный Ветер), но Санчес схватил его за руку:

— Ты шутишь, Рамон. До Льяно-Мирада много миль.

Рамон выдернул руку и пошел дальше.

— Энрикес! — Широкоплечий ковбой посмотрел на него. — Подведи ко мне девушку.

— Прошу тебя, Рамон, не совершай ничего такого, о чем будешь жалеть.

— Не вмешивайся, Педро.

Он вскочил на крупного вороного коня, а Эстебан Энрикес приблизился к нему с девушкой в голубом халате, наброшенном поверх белой ночной рубашки, с длинными волосами, падавшими на спину. Рамон заметил, что ее маленькие босые ноги посинели от холода.

Его охватило чувство вины. Эта хрупкая девушка казалась бесстрашной, но Рамон знал, что она боится. Но он тут же вспомнил об Андреасе, и непрошеная жалость исчезла.

Отвязав плетеный кожаный ремень от седла, испанец сделал петлю и стянул ею узкие запястья девушки. Другой конец он привязал к луке седла, ожидая, что Кэрли заплачет и будет просить о пощаде. Рамон знал, что это не смягчит его, но все же хотел услышать мольбы, которые доставили бы ему столь же острое наслаждение, как если бы они исходили от ее дяди.

Рамон подумал о Флетчере Остине, о ранчо дель Роблес, о похищенных землях его семьи и жестоком убийстве брата. Потом его пронзила мысль о Кэрли Мак-Коннелл, светской леди с востока, презиравшей их всех, ценившей только деньги и удовольствия. Гнев разрастался и захлестывал его, как огромная волна.

— Нам предстоит далекий путь, сеньорита. — Дон посмотрел на девушку. — Пора двигаться дальше.

Рамон затянул ремень, рассчитывая увидеть слезы в ее глазах, но она лишь вздернула подбородок. Зеленые глаза обожгли его ненавистью.

Почти овладев собой, он заставил жеребца идти шагом и потащил за собой девушку. Она отставала от коня на десять футов. Они двигались по узкой пустынной долине, потом дорога пошла в гору. Веревка провисала — девушка не отставала от коня.

Спустя четыре часа Кэрли все так же безропотно шла, прожигая спину Рамона ненавидящим взглядом. Он почти физически ощущал его.

Иногда, поддаваясь соблазну, Рамон оборачивался. Его поражало, что девушка не просит остановиться, не жалуется. Они сделали лишь один привал у ручья, где напоили лошадей и подкрепились carne seca — острой вяленой говядиной. Заметив, что Кэрли отказалась от предложенной Санчесом еды, Рамон спешился и подошел к ней:

— Делай то, что велит тебе Педро. — С холодной улыбкой он протянул ей мясо. — Я не хочу, чтобы нас считали негостеприимными.