|
Он знает, что с первой нашей встречи я принадлежу ему одному, что с тех пор я под тем или иным предлогом не всходила на герцогское ложе. Нет, нет, во мне он не сомневается, он знает, что это – его дитя. И что бы он ни утверждал, – на губах ее мелькнула улыбка, и голос зазвучал ласково-снисходительно, так мать говорит о своем дитяти и жена – о любимом муже, – как бы громогласно ни отрекался, на самом деле он знает твою силу и страшится ее. Ты предрек ему, что после той ночи родится ребенок, и он поверил бы твоему слову, даже если бы ему мало было моего. Но это ничего не меняет в его сердце. Он винит себя – и тебя, и даже младенца – в гибели герцога Горлойса.
– Знаю. – Повремени он еще одну ночь, так он говорит, и Горлойс бы все равно погиб, тогда бы я стала королевой и младенец был бы зачат в браке, и никто бы не мог усомниться в его происхождении и назвать его бастардом. – А ты, Игрейна? Долго она ничего не отвечала. Отвернула от меня свое прекрасное лицо и смотрела в окно, за которым с криками, взвиваясь и падая, кружились на ветру морские птицы. Я понял, сам не знаю как, что она как солдат, который выиграл одну битву и отдыхает перед началом второй. Нервы мои напряглись. Если следующая ее битва – со мною, дело будет нешуточное. Она сказала, тихо и внятно: – Может быть, это все верно, что говорит король. Не знаю. Но что сделано, то сделано, и моя забота теперь – этот ребенок. Вот почему я послала за тобой. – Она смолкла. Я ждал. Она повернула ко мне голову. – Принц Мерлин, я боюсь беды для моего ребенка. – От руки короля? Это был слишком прямой вопрос, даже для Игрейны. Холодно взглянула она на меня, и холодно прозвучал ее голос: – Это дерзость. И глупость. Ты забываешься. – Я? – столь же холодно отозвался я. – Это ты забываешься, госпожа. Будь моя мать законной супругой Амброзия, когда он зачал меня, не Утеру бы сейчас сидеть на престоле и не стал бы я трудиться приводить его к твоему ложу ради младенца, которого ты носишь. Не тебе говорить мне о дерзости и глупости. Никто лучше меня не знает, какая судьба ждет в Британии принца, рожденного вне брака и не признанного отцом. Ее прежде столь бледное лицо залилось ярким румянцем. Взгляд потупился, гнев в нем угас. Она ответила мне не чинясь, как простая девушка: – Ты прав, я забылась. И прошу у тебя прощения. Я совсем отвыкла от свободного разговора. Я никого не вижу, кроме Марсии и моего супруга, а с Утером мне нельзя говорить о ребенке. Все это время я стоял перед нею. Теперь же я принес в башню кресло и сел подле нее под амбразурой. Отношения между нами вдруг переменились, словно ветер задул с другой стороны. Я понял, что следующая ее битва будет не со мной, а с собою, с ее собственной женской слабостью. Она смотрела на меня теперь так, как человек в болезни смотрит на лекаря. И я ласково сказал ей: – Ну вот, ты позвала, и я здесь. И готов тебя выслушать. Что ты хотела мне сообщить? Она глубоко вздохнула. Голос ее в ответ мне прозвучал ровно, но еле слышно, как шепот: – Если родится мальчик, король не позволит мне оставить его у себя. Девочку я вправе воспитать здесь, но мальчик, зачатый так, как этот, не может быть признан принцем и законным наследником, а жить при дворе как побочный сын короля он тоже не может. – Под моим взглядом королева овладела собой. – Я уже сказала тебе. Утер во мне не сомневается. Но в ту ночь все так совпало: и гибель герцога, и разговоры о магии, – король клянется мне, что люди будут считать не его, а герцога отцом этого младенца. У нас, он говорит, будут еще другие сыновья, чье рожденье не вызовет кривотолков, и из них он выберет наследника престола. – Игрейна, – сказал я, – я знаю, как горько женщине – так ли, эдак ли – потерять своего ребенка. |
