Помнится, Женя слышала такой анекдот. Муж возвращается домой, а жена ревниво заявляет:

«Тебе звонили!» – «Кто?» – «Какая-то белобрысая фифа с кривыми ногами!»

Выходит, эта неведомая супруга оказалась так же проницательна, как и фоноскопическая экспертиза Миши Сталлоне. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.

Роковая брюнетка, значит. И вдобавок землячка Сергея Климова!

Да, напоследок Миша огорошил еще одним открытием: вывел на экран четвертый квадрат, обозначающий климовскую речь, и принялся уверять, что субъективный анализ доказывает: и он, и таинственная заказчица родом скорее всего с Дальнего Востока.

– Я служил в Хабаровске, – пояснил Миша. – Еще тогда удивлялся: приезжают люди с самыми разными диалектными особенностями, а через месяц-другой начинают говорить совершенно одинаково. Даже москвичи, с их тягучим, манерным аканьем. Даже ставропольцы, с их фрикативным «г» и мягким акцентом. Только кавказцы не переделываются, но это вообще случай клинический. Разумеется, я не говорю также о деревнях, где испокон веков селились только украинцы или белорусы. Там национальные характеристики более живучи. Но в городах господствует речь нивелированная, очень чистая и четкая, с твердым полногласием, без оканья, аканья, чоканья и шоканья. Могу спорить на что угодно: ваша роковая брюнетка окажется хабаровчанкой по происхождению, как ни старается выдать себя за коренную нижегородку.

– А зачем ей вообще стараться? – удивилась Женя. – Откуда она могла знать, что Грушин раздобудет запись голоса настоящей Климовой?

Все дело, конечно, в этой записи. Если бы Грушин заговорил с Валерией Климовой о задании, а та начала делать большие глаза, он мог бы не поверить: ну, не хочет дамочка признаваться в ревнивых подозрениях – ее дело! Тем более что на слух голоса очень похожи. А с Мишиными выводами спорить трудно.

– Забавно, – сказал Грушин, открывая перед Женей дверь своего кабинета и непривычно сухо бросая Эмме: «Кофе!» – Это что же получается? Нас наняли только затем, чтобы ты спасла Климова?

– А что, неплохо, – улыбнулась Женя. – Может быть, его ангел-хранитель был в отпуске и на время передал мне свои функции.

Вошла Эмма. Швырнула на стол две чашки и удалилась, на прощание смерив Грушина убийственным взглядом.

– Что такое? – изумилась Женя. – Чем ты ее прогневил?!

– А, сказал пару ласковых! – отмахнулся Грушин. – Помнишь, я спрашивал тебя насчет одной пропавшей бумаги? Нашел ее сегодня совершенно случайно в мусорной корзинке. Сам не выбрасывал. Кто еще мог, кроме Эммы? А ведь сто раз говорено: даже если что-то на полу в моем кабинете валяется, все равно не выбрасывай!

– А какая бумага? Что-то важное?

– Ничего особенного, конечно, – не без смущения признался Грушин. – Показания того бомжа, который видел убийцу Неборсина. Они нам, собственно, без надобности, дело в принципе.

– А, в принципе, – протянула Женя, даже не пытаясь скрыть ехидства, и тут же получила за эту вольность:

– Да, представь себе, в каждой работе существуют свои принципы! И если бы ты об этом помнила, сразу взяла бы у Балтимора кровь на анализ!

– Ты понимаешь, что говоришь? – Женя даже отшатнулась. – Брать у коня кровь! Да еще у такого буйного!

– Медсестру попросила бы, если сама трусиха, – не унимался Грушин.