На счастье, его на целых два часа поместили в пустую комнатку — обычный приём для того, чтобы усилить беспокойство и раздражённость, — и он смог прийти в себя и обрести хладнокровие.

Очевидно, здание принадлежало военным: помимо перемещающихся по двору солдат, вид у комнаты был запущенный и грязной, что вполне подходило любой известной ему армии. Конечно же, руки новобранцев убрали комки грязи, скопившейся по краям коридора и у деревянной подпорки рядом с выщербленной стеной, но ни одна швабра или щётка не касалась мерзкой, шоколадного цвета краски вокруг: ни один «моряк», размышлял Стивен, даже французский, не потерпел бы немытого стекла, дурного запаха или общего запустения. В какой-то момент до него донеслись крики, но настоящими ли они были, он определить не смог: перед допросом зачастую устраивали подобный фарс.

Аналогичное запустенье и грязь наличествовали и в той комнате, куда его наконец отвели: некоторые офицеры выглядели чрезвычайно эффектно, но восседали за расшатанными некрашеными столами, на которых лежали засаленные бумаги с загнутыми уголками. Столы были выставлены так, что формировали три стороны квадрата, Стивену же велели сесть на скамейку, которая являлась четвёртой стороной: обстановка оказалась весьма похожей на военный трибунал. Место, где надлежало сидеть председателю, занимал полковник, который так любил отвешивать пинки гражданским, но выглядел он недовольным и явно скучал, так что у Стивена возникло твёрдое внутреннее убеждение —фигура это скорее номинальная, привлеченная отчасти «для галочки», а отчасти — если люди из военной разведки хоть вполовину столь проницательны, как их политические коллеги, — чтобы допрашиваемый недооценил врагов и таким образом выдал бы себя. По-настоящему главным был майор в повседневном мундире, человек, примечательный лишь холодными, глубоко посаженными глазами.— Доктор Мэтьюрин, мы знаем, кто вы и что из себя представляете, — начал он. — Но до того, как мы займёмся бумагами, которые нам предоставили ваши французские коллеги, вам нужно ответить на несколько вопросов.

— Я готов ответить на любые вопросы, если они не выходят за рамки, довольно узкие, которые применимы к офицеру, считающемуся военнопленным, — ответил Стивен.

— Вы не были военнопленным, когда в последний раз посещали Париж, как не состоите и в звании офицера. Но даже не беря это в расчёт, вы всё же должны предоставить отчёт о ваших передвижениях. Давайте начнём с того момента, когда вас, хирурга на «Яве», взял в плен «Конститьюшн».

— Вы ошибаетесь, сэр. Взгляните на судовую роль и увидите, что хирургом на «Яве» был джентльмен по имени Фокс.

— Как же вы объясните тот факт, что описание того хирурга полностью совпадает с вашим, включая шрамы на руках? — спросил майор, доставая из папки бумагу. – Рост пять футов шесть дюймов, худощавый, с тёмными волосами, тусклые глаза, серое лицо, отсутствуют три ногтя на правой руке, обе руки травмированы. Прекрасно говорит по-французски, с южным акцентом.

Тотчас Стивен сообразил, что эта информация была получена от французского агента в бразильском порту, куда их отвёл «Конститьюшн» — человека, который видел его зашифрованные документы и очевидно, принял за хирурга «Явы»: вполне понятная оплошность, ведь они располагались с Фоксом в одной каюте, а их захваченные вещи перемешались между собой. Главное, что бумага майора не прибыла из Бостона, где Стивена знали слишком хорошо.

Вполне возможно, что даже с такой потерей времени его деятельность в Штатах всё ещё остается неизвестна Парижу — сообщение было крайне нерегулярным, настолько нерегулярным, насколько Королевский флот мог это обеспечить, — а убив Дюбрея и Понте-Кане, он уничтожил основные источники информации французов.