Последовавший затем допрос оказался всё такого же сомнительного свойства. Майор Клапье выставил двух свидетелей: обливающегося потом зоолога и потрёпанного служащего, которые практически слово в слово с Фове дали показания о том, что доктор Мэтьюрин предлагал доставить сообщения, непочтительно говорил об императоре и просил вознаграждение. За ними последовал клерк из отеля Бувилье, который весьма искренне настаивал на том, что доктор Мэтьюрин желал, чтобы он обменял для него пятьдесят гиней на наполеоны. Этот факт, произнёс майор как можно более весомо, и правда был очень грубым проступком. Доктор Мэтьюрин, виновный теперь по всем статьям, как разумный человек должен понять, что единственным шансом избежать наказания является сотрудничество с властями. Как бы то ни было, никто из присутствующих особо не поверил в этот фарс, и Стивен уже надеялся, что на сегодня всё будет закончено, когда после повисшей ненадолго паузы заговорил сидящий слева человек с суровым взглядом:

— Может ли доктор Мэтьюрин теперь объяснить, почему леди предлагает украшение стоимостью как минимум в миллион за его освобождение, если только ни он, ни она не являются политическими агентами?— Может ли джентльмен, которого подозревают в том, что он политический агент, — тут же ответил Стивен, — выкинуть столь неосмотрительный фокус, сулящий ему самому и его коллегам смерть?

Присутствующие обменялись взглядами.

— Тогда каким же может быть объяснение? — спросил капитан.

— Ответить мог бы только настоящий фат, — сказал Стивен.

— Да как же это возможно, чтобы леди, такая леди, была очарована персоной доктора Мэтьюрина? — воскликнул офицер — первое полное искреннего изумления заявление, прозвучавшее в этой комнате.

— Это немыслимо, признаю, — кивнул Стивен. – Но вспомните, Европа и Пасифая любили быка.

История вообще пестрит примерами гораздо менее подходящих друг другу союзов.

Всё это нужно было обдумать, атмосфера почти разрядилась. Стивен ощущал завуалированные, полные восхищения взгляды, когда вошёл человек, наклонился к Клапье и второпях стал что-то ему нашёптывать. Майор в испуге уставился на него и стремительно выскочил из комнаты. Пять минут спустя, бледный и охваченный яростью, он вернулся с сопровождающим, однако для изучения лица Клапье у Стивена почти не было времени, так как сопровождающим оказался Джонсон.

— Это он, — тут же произнёс Джонсон, и они оба уставились на Стивена, излучая жесточайшую злобу и ненависть. Клапье сделал шаг вперёд и низким голосом, едва сдерживаясь, произнёс:

— Вы убили Дюбрея и Понте-Кане.

Стивен думал, что майор намерен его ударить, однако Клапье сумел сдержаться и лишь закричал:

— В камеру его! В пчелиную камеру!

Пчелиная камера утопала в грязи и слизи и, вероятно, была обязана своим названием наличию гудящего роя трупных и обычных мух. Стивену пришлось несколько часов простоять в помещении с голыми стенами, не считая нескольких вделанных в них железных колец, у полуприкрытого отверстия где-то на уровне проходящей снаружи мостовой, той самой мостовой, на которой располагалось место для казни, терпеть назойливых и вызывающих тошноту мух, вечно усаживавшихся на него своими холодными брюшками.

Стивен наблюдал, как солнце клонилось к закату, небо стало перламутровым, так что крыши за зданием суда превратились в фиолетовые силуэты. Очертания померкли, зажглись фонари, и в комнате с незанавешенным окном за столбом он увидел, как какие-то мужчина и женщина поглощают ужин. Ели они неуклюже, так как держались за руки, а один раз даже перегнулись через стол и поцеловались.

Стали видны звёзды, немного мелких и одна немигающая планета, вероятно Венера, по диагонали перемещавшаяся по небу под незначительным углом, приближаясь к одному из фронтонов и, наконец исчезла за крышей.