Но в меня ни до, ни после никто страстно не влюблялся, никто не мучился воспоминаниями со слезами на глазах.

Я её спрашивал: ну что тебе во мне? Мы же не сходимся ни в оценке художественных произведений, ни в системе жизненных ценностей, ни в отношении к тусовке как форме жизни — для неё наслаждением было заторчать, покайфовать — словом, не сходимся ни в чём. «Не знаю. Интересный», — весь ответ. Иными словами, нечто притягивающее не поддавалось объяснению в общераспространённых (бытовых) терминах «брежневского» периода, во времена которого грандиозные средства шли на внушения, что этнос от этноса не отличается, у людей нет родовой памяти и их вкусы — продукт лишь прижизненных обстоятельств и воспитания.

Понятно, в то время в силу молодости, гипнабельности, философского невежества и отсутствия опыта (упрощая, скажем так: встречи с Цыганским Бароном), — я не смог обратить внимание на особую редкость унаследованных ею брачных предпочтений. Раввинов такого высокого ранга (способности подчинить наибольшее число иудеев) на нашу страну всего несколько: кроме Минска, равнозначных в этом смысле городов только три — Москва, Ленинград и Киев. Вернее, в Минске «полноценных» евреев тогда было вдвое больше, чем сейчас в Москве и Киеве, вместе взятых. Учитывая фактическую пожизненность должности главраввина, на столетие в СССР их приходится около десятка (это к статистической оценке вероятности случайности не столько её интереса, сколько соединения в ряд всех нижеописываемых эпизодов). Итак, её ассоциативный выбор вполне укладывается в составляемый «жреческий» ряд.

Другое дело, зачем Провидение допустило нашу с ней встречу? Зачем мне было позволено увидеть то, что сокрыто от многих весьма заинтересованных лиц?

Кстати, а кто такой Михаил Булгаков — с точки зрения жреческой?

Могут сказать: писатель и не более того. Так-то оно так, но из писателей он выделяется. Даже Лев Толстой, потомок многих поколений придворных и администраторов, мыслитель, потративший годы на переложение Евангелия, на первое место в своём «Евангелии» ставя постижение Истины вообще, отвергая чудеса как повод влиться в какую-либо иерархию, разглядеть судьбу Пилата не смог. А Булгаков, пусть на завершающем отрезке жизни, смог.

Должность отца Михаила Булгакова — преподаватель Киевской православной духовной академии. Отец матери Михаила Булгакова — тоже православный священнослужитель, возможно, тоже преподаватель, но, наверняка, психологический аналог отца Михаила Афанасьевича. А что это означает с точки зрения родовой памяти, которую не мог не унаследовать автор «Мастера…»? «Иудо-внутренничество» — понятно, а что ещё?

В православии укоренена идея (во всяком случае, так ещё было при царизме), что настоящим священником может стать только тот человек, в роду которого более десятка священников. В доступных изданиях о Михаиле Булгакове не говорится, в котором по счёту поколении был священником его отец (сообщается только, что дед был священником в храме на кладбище), но раз он из множества претендентов был предпочтён, то легко догадаться, что Михаил Булгаков, будучи потомственным, — тот самый настоящий священник. Другое дело, что он не православный, а вернославный.

Уточним: не столько потому, что потомственный, сколько потому, что неугодник. Настоящий жрец — только неугодник и для неугодников, ибо исполнители не интересны, для Вечности всё равно, что есть они, что их нет, заботиться же настоящему жрецу метанации есть смысл только о неугодниках и, как следствие, быть заинтересованным в инициации вождя того психотипа, который бы обеспечил стране независимость от вхождения в международные сверхиерархии (по принципу выбора из двух зол меньшего…).