Вверх, прочь из джунглей, подобно летучей мыши, вылетающей из ада, выбираюсь из беспорядочно разрастающихся пригородов Суперкластера Рейнхерст, затем поднимаюсь над верхним ярусом джунглей. Рвусь через Дамбу к Спирали Ангелов и морю. Обезьяны ныряют вниз с рельсов, как саранча, хлынув с края перед моей машиной и исчезая среди мангровых деревьев, кудзу, махагоний и тиков, растворяясь во влажных внутренностях зеленой чащи. Бросаю патрульную машину у штаб-квартиры подразделения. Времени на то, чтобы навести марафет, не осталось, да и нет в этом необходимости. Свою шляпу, дождевик и одежду – в пакеты для опасных материалов, затем – бегом на другую сторону, спеша натянуть смокинг прежде, чем ввалиться в масслифт и вознестись на 188 ярусов вверх, вдохнуть чистый высотный воздух над покрытой налетом джунглей территорией проекта по изоляции парниковых газов N22.

Мма Телого дает новый концерт. Элис – его «дива альта», его награда, и Хуа Тянь и Телого кружили над ней, как голодные до падали вороны, придираясь к ее исполнению, но сейчас они полагают, что она готова. Готова свергнуть Банини с его трона. Готова бороться за место в бессмертных канонах классического исполнительского искусства. А я опаздываю, застигнутый и упакованный в масслифте на 55 ярусе жарой и дыханием людей, направлявшихся на обед, и отпускников. Пока тикают секунды, мы все потеем и вялимся, слушая жужжание и свист климатической вентиляции, в ожидании, когда же будет устранена какая-то проблема на линии.

Наконец, движимые магнитным ускорением, мы воспаряем в небеса, наши желудки падают нам в ботинки, а в ушах щелкает. Затем подъем прекращается столь внезапно, что наши ноги почти отрываются от пола, а желудки возвращаются на свое место. Я проталкиваюсь сквозь сотни людей, размахивая своим полицейским значком перед лицом тех, кто начинает возражать, и несусь через стеклянную арку, ведущую к Перформанс-центру Ки. Ныряю между закрывающимися плитами дверей.

Автоматические замки позади меня с глухим стуком изолируют место действа от внешнего мира. Как утешительно: я все же успел, я внутри, и симфония окутывает меня, как будто сложенными чашей руками поместив меня в камеру абсолютного сосредоточения. Огни притухают, стихает шелестение разговоров. Я отыскиваю свое место скорее на ощупь, чем глазами. Неодобрительные взгляды мужчин в шляпах цвета топаза и женщин в очках. Знаю, конфуз. Столь абсурдно опоздать на событие, которое происходит раз в декаду. Хлопки стихают в момент, когда Хуа Тянь ступает за дирижерский пульт.

Его руки возносятся, как стрелы башенного крана. Смычки, трубы и флейты, блеснув, качнулись – и затем приходит музыка, поначалу лишь в виде намёка, похожего на колыхание тумана, а затем начинается построение, накручивание сериями повторяющихся музыкальных фраз, которые я слышал в исполнении Элис, наверное, десять тысяч раз. Те болезненные и запинающиеся ноты, которые я так давно впервые услышал, теперь разливаются, как вода, и взрываются ледяными цветами. Музыкальный мотив снова разрешается в это прекрасное нежное пианиссимо, так знакомое мне по занятиям Элис. Она говорила мне, что это лишь вступление, предназначенное для того, чтобы запечатлеть, аккумулировать последние мысли аудитории о внешнем мире. Накручивающиеся музыкальные фразы будут повторяться до тех пор, пока Хуа Тянь не сочтет, что аудитория всецело принадлежит ему, и тогда поднимет свой голос альт Элис, а остальные инструменты будут вторить ей. Апофеоз пятнадцати лет репетиций.

Я разглядываю свои руки, переполненный чувствами. В концертном зале все воспринимается совсем не так, нежели во все те дни, когда она сыпала проклятиями, репетировала и поносила Телого, утверждая, что его произведение совершенно невозможно исполнять, и даже не так, когда она рано заканчивала занятия, с улыбкой на пылающем лице и новыми мозолями на руках, страстно желая выпить холодного белого вина со мной на нашем балконе в свете заходящего солнца и смотреть на небо, в то время как уходят облака муссона, и звезды своим светом сопровождают наше дружеское общение.