— Спасибо вам, господин эльф, — поклонилась старушка. — Если бы вы не предупредили, даже не знаю, что бы стало с нами.

— До скорого. — Я не особо за ним смотрел, целиком погруженный в свои мысли.

— Ты думаешь, мы еще увидимся? — Эльф замер, как-то странно на меня глядя.

— Мир тесен, — дежурно выдал я.

— Мир — огромен. — Он улыбнулся. — Он не кончается этим лесом.

Я смотрел за его сборами, за тем, как он скользит и двигается. Грациозный, утонченный, он появился в моей жизни в один из трудных ее моментов. Прощались недолго, молча кивнув друг другу напоследок. Вскоре мы сами стали собираться в дорогу.

До окраины, граничащей с домом Априи, добирались часа три, подойдя к месту уже к полудню.

Дальнейшие события я плохо запомнил. Много боли, море, заливающее утратой и горечью какой-то непонятной обиды, захлестывало меня с головой. Больше половины деревни не пережило этой ночи.

Дед Охта лежал обгорелым куском мяса на пороге сгоревшего дома с распоротым животом, вывалив пунцово-синие внутренности на землю. Люди, немногие оставшиеся в живых, серыми безликими тенями ходили по пеплу, не находя себе места. Плач, истошные крики боли, стоны умирающих. Все смешалось, давя на мои плечи, заставляя пригибаться к земле и наполняя руки дрожью. От всего этого самому хотелось выть во весь голос, это было страшно, так страшно и отвратительно гадко, что даже идти куда-либо было выше моих сил, ноги подогнулись, я упал на колени, чувствуя, как дорожки слез бегут по лицу.

Иша, бедная женщина, промучилась всю ночь. Ее, как и других женщин, солдаты увели в лагерь, мужики, кидавшиеся на солдат, пытаясь защитить своих жен, были вырезаны все до последнего. Самих же женщин порезали, как скотину, поутру у реки, бросив их тела голыми изломанными куклами.

Свою боль отдалить я смог лишь заботой. Я не мог позволить Ви увидеть ее родителей. Убитого отца и старшего брата, мать у реки, стеклянным неживым взглядом смотрящую в небо.

Нельзя ей видеть это, пусть ей больно, пусть она знает, что потеряла сегодня свою семью, но пусть она не увидит того, как чудовищно люди могут поступать с людьми. Я не могу позволить ребенку ощутить такую боль, я просто не представляю, как бы она смогла жить дальше и что бы это была за жизнь.

Ви я держал на руках, мы сидели возле дома Априи, пока знахарка носилась по деревне, помогая в меру своих сил тем, кому можно было еще помочь. Я качал девочку, шепча какие-то слова, гладил по голове, сам не сдерживая слез, и все говорил и говорил как заведенный:

— Не плачь, все будет хорошо, все будет хорошо… хорошо…

* * *

Вместе с оставшимися в живых жителями Дальней мы ушли в лес, собрав крохи после погрома и похоронив убитых.

Еды практически не было, благо лето и с голоду пока умирать рано. Из скотины осталось только две козы, которые спаслись из-за того, что хозяева их в то утро увели на дальний луг кормиться и про это никто не узнал.

На месте старой деревни строиться и жить больше никто не хотел, уходили выше по течению реки, вроде бы там, в дне пути, есть луг, его следующей весной можно будет распахать, со временем рядом поставить новые дома.

Пока же ютились в шалашах, но задел на зиму нужно было делать уже сейчас. Мое состояние было хуже некуда, не хотелось ничего, апатия не давала поднять рук, к тому же не лежала у меня душа ко всему этому сельскому быту, особенно теперь, когда все приходилось начинать с нуля.

Мысль была одна — нужно уходить. Теперь я никому ничем не обязан, теперь нет людей, которые стали здесь моей семьей, тех, кому я был дорог, тех, кому я был небезразличен, тех, кто был мне семьей.

Вопрос о том, куда идти, не стоял, я прекрасно понимал, что сыт по горло крестьянским трудом, мысли мои были о Касприве, ближайшем населенном пункте этих диких земель.