Мир был погружен в красный цвет заката, который обволок нижнюю часть горизонта. Багрянец небесный отразился в глазах Петра, запомнился, как снимок фотографической карточки.

— Пять закатов, — прошептали губы, — пять закатов пережито. И семьдесят лет жизни впереди.

Он жадно впитывал в себя картину уходящего дня, вдыхал вечерний воздух, который сочился легким освежающим сквозняком через щель в неплотно закрытой оконной раме. Именно в такие моменты как никогда остро чувствуется потребность жить. Жить. Радоваться листве, небу, детям. Детям. Петру остро захотелось прижать к себе маленького человечка, которого у него никогда еще не было. Услышать его неуклюжий топот…

— Что с тобой, мой милый? — Теплая ладошка легла ему на плечо. Петр обернулся и крепко обнял жену. Его сразу затрясло лихорадкой.

— Я хочу детей, своих детей. Слышать их, обнимать. Понеси сына, сегодня, я так хочу…

— И я хочу, очень хочу…

Петр смял слова поцелуем и принялся ласкать ее тело руками. Затем рывком поднял на руки жену, донес и положил ее на кровать. Горячие ласки он не прерывал ни на одну секунду — жадно целовал губы, шею, щеки, плечи грудь, живот. Раскрыв ноздри, он впитывал ее чарующий запах, как впитывает воду сухая губка.

И Екатерина отвечала ему горячими ласками и поцелуями. В каком-то жарком бреду они сорвали друг с друга легкие рубашки, и Петр навалился на нее всем телом.

Екатерина вскрикнула, и он погасил этот невольный стон поцелуем. Но то был не стон боли, а крик радости — она испила его досуха, и сама отдавала всю себя без остатка. И взрыв наслаждения накрыл их обоих с головой, пронзив тела острой сладострастной судорогой…

— Как хорошо прижаться к тебе, чувствовать твое семя внутри. Семя, которое зародит во мне новую жизнь. Я счастлива, муж мой. У нас будут дети, я подарю их тебе.

— Конечно. — Он чуть погладил ее по щеке. Ее прелестная головка уютно устроилась у него на плече, и он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить жену. И только получал радость и удовольствие от ее горячего тела. — У нас будет четыре сыночка и лапочка дочка…

— Как хочешь, милый. Я буду стараться…

— Мы будем стараться вместе, — Петр извернулся, поцеловал ее мягкие губы. — Я покурю немного.

— Конечно, мой дорогой…

Петр поднялся с постели и, совершенно не стесняясь своей наготы, подошел к столику, уселся в кресло и подкурил от фитиля папиросу.

— Надо делать зажигалку или спички, — тихо пробормотал про себя и выдохнул клубок дыма. Стало хорошо, но Петр тут же отогнал от себя расслабуху, налил в бокал напитка и отнес его Екатерине. Только напоив жену, он вернулся обратно и сел в кресло.

Это была его женщина. Да, его. Только его, и не иначе.

Он не мог объяснить, почему так произошло, только на уровне ощущений. Как собака, все понимает и чует, а сказать языком не может.

Докурив папиросу, он открыл большую луковицу часов и посмотрел на циферблат — одиннадцать часов вечера с несколькими минутами. Пятый день заканчивался на самой достойной ноте. А впереди их ждет вся жизнь, и даже больше. Все впереди…

Он поднялся, вернулся обратно под одеяло и крепко обнял жену. Тихо спросил о наболевшем:

— Тебя не пугает мое обезображенное оспою лицо? Только честно скажи, правду.

— Путало, сильно пугало. Но я терпела, ведь то болезнь. А сейчас, как ты стал по-настоящему моим мужем, я радуюсь и оспин не замечаю. Понимаешь, я их не вижу, просто не вижу. Ведь ты у меня такой другой — сильный, нежный, умный.