– Чуть меньше десяти лет назад я принес клятву, – не дожидаясь моего вопроса, заговорил ворон: – Найриша Росс вытребовала ее у меня. Я обещал, что никто из ее семьи не пострадает от моих действий и действий моих подчиненных. Правда, это было до того, как твоя, я полагаю, сестричка предала Родину и слила всю информацию нашим врагам.

– Арнсгар, знаешь, хочется тебя послать, но я смотрю и вижу, что ты везде уже побывал. И не раз, – вырвалось у меня.

Он приоткрыл левый глаз. Синий.

– Что же. Рад, что у нас есть что то общее. Хотя бы ненависть друг к другу. – резюмировал он. – Мне будет проще вести допрос.

Кто там говорил о женской логике, что она странная? Выверты мужской, точнее одного ненаследного князя, можно было описать только законами всемирного хаоса.

– Странно, а мне всегда казалось, что разговаривать проще и уж точно безопаснее с тем, кто не хочет тебя убить, – на последних словах мне едва хватило воздуха.

Пришлось шумно вдохнуть. Все же в живом состоянии было много плюсов – например, привычка дышать.

– Да, проще, – уголком рта улыбнулся ворон, – но еще ненависть – эмоция сильная. Именно она порою и мешает сохранить лицо невозмутимым, когда подозреваемый пытается солгать на допросе.

Я же краем глаза оглядела карателя. На его мундире зияла дыра, обугленная, а в ней – месиво из спекшейся крови и плоти. В салоне наверняка пахло жженой кожей, но я этого не чувствовала. Да и боль, подозреваю, была адская. Обычно от такой умирали: чем серьезнее клятва, тем больше клеймо. У ворона оно было внушительным – едва не на половину груди. А он не только не отправился за грань, но даже сознания не потерял.

Мой взгляд пробежал по наглухо застегнутым пуговицам мундира выше, к шее, подбородку, стиснутым в линию чуть обветренным губам. А потом я увидела, что ворон точно так же изучает меня. И резко отвернулась.

На запотевшем стекле капля дождя оставила след змейку. Осень не плакала. Она всего лишь заваривала крепкий чай из желтых листьев. Накрывала всех и каждого пледом тихой печали, стучала в окна дождем в ритме протяжного блюза. А вместе с запахом прелого покоя душа, укачиваемая в колыбели из смурных туч, засыпала до весны.

– Жаль, что ты не умер от печати. Тогда мы бы были квиты, – произнесла, не оборачиваясь.

– Под твоими словами подписались бы многие, – отозвался ворон. – Ибо многих в империи расстраивает, что я до сих пор не убит. Касательно же клейма: оно вступает в силу, когда носитель клятвы сам осознает, что ее нарушил. Так что даже хорошо, что ты назвала свою фамилию сейчас, а не в департаменте.

– И чем же? – любопытство было слишком велико, и я невольно снова повернулась к Арнсгару.

– Тем, что меня бы так скрутило, когда начался бы допрос по всей форме. Но уже при подчиненных.

– А водитель, выходит, не подчиненный? – хмыкнула я, кивнув на свидетеля слабости высочества.

– Почему же, подчиненный, – Арнсгар выпрямился и, повернувшись ко мне, добавил: – Подчиненный по всем правилам некромантии зомби, преданный исключительно мне. К тому же язык Кейри вырвали еще при жизни.

Вот ведь! Уел.

– Что, так важно быть непогрешимым и непобедимым в глазах других? – вскинулась я.

– Нет, не важно. – отрезал высочество. – Непростительно показывать слабость. Потому что в моем случае она в прямом смысле убивает. Но даже не это главное. Важнее, то, что это может бросить тень на остальных носителей первородной крови, а значит, и императора.

– Слушай, а ты никогда не хотел поменять приоритеты? – обескураженно спросила я.