Естественно, автомобильное стадо содрогнулось от ужаса и страха; машины, находящиеся вблизи обреченной жертвы метнулись в стороны, взвизгивая тормозами и лязгая слабым металлом.

А что же я, черт бы меня побрал? Ничего не придумал умнее, как под пораженные вопли Александры, сжимающей в кулачке надкушенной яблоко, нажать на акселератор. Зачем? А хер его знает зачем?! Как потом признался друзьям: с благородной целью преследовать самодостаточных и уверенных в себе киллеров. Чтобы сшибить с них спесь? Или проверить собственную диверсионную боеготовность, позабытую в этой гражданской канительной жизни?

Авто из прошлого, вымахнувшее в свободную зону, где дымил покореженный джип, конечно же, обратило на себя внимание душевных стрелков. Мне даже показалось, что вижу в прорезях масок снисходительные ухмылки. (Не смерти ли?)

И через миг лобовое стекло «Победы», рванув от свинцовых приветливых примочек, обвалилось на наши авантюристические головы колюще-секущим дождем. Автомобиль, вильнув пробитыми колесами, содрогнулся от скользящего удара бампера о стену туннеля.

Все! Приехал, блядский порнограф, сказал я себе, что хотел, то и получил!.. На голове Александры в растрепанной прическе искрилась хрустальная диадема.

— Прости, — сказал я. — Ты как?

— Я? — прислушалась к себе, повела головой — фальшивые алмазики осыпаясь на плечи, звенели: дзыньк-дзыньк-дзыньк. — Я, кажется, в порядке, — отбросила яблоко в дыру лобового стекла. — Приятного аппетита, дорогие товарищи. — Покосилась в мою сторону. — А у тебя, Лопухин, кровь.

— Кровь? Где?

Порезы на руках были декоративные — я отмахнулся, приоткрывая с трудом дверцу, и увидел стену туннеля. Она была из пористого, грязноватого от желудочно-дождевых подтеков бетона. Не знаю почему, но мне захотелось прикоснуться к этой бетонной, затвердевшей навсегда смеси.

Процент смерти

(часть вторая)

К ударам изменчивой, как погода, судьбы надо относиться толерантно, блядь. То есть снисходительно. Такая была главная идея моей речи, в которой я каялся во всех грехах — родился не в той стране, вскарабкался не на ту крышу, заснял на фотопленку не те зады, не угадал под пули; словом, случилось то, что случилось: депутата не воскресить, но из всего происшедшего надо извлечь урок. И продолжить выгодное дельце.

Мои друзья взвыли, требуя, чтобы меня лишили слово, как неоправдавшего доверие коллектива.

В вину было поставлено все: родился не графом и не в ХVII веке, характер не нордический, а холерический, рискую чужими жизнями и к тому же краснобай, каких поискать — толерантно, блядь, говоришь. Ну и так далее.

Надо сказать, что разбор послеполуденных полетов над Садовым проходил вечером. Когда все участники с нашей стороны успокоились и могли позитивно мыслить. В отличии от депутата со товарищами, которых все проблемы этой жизни мало волновали по причинам известным: фаршировка цинковым гарниром ещё никому не укрепляла здоровье. О чем я и сказал впечатлительным друзьям, столкнувшимся с первыми трудностями на пути нашего незначительного (в масштабах всей республики) вымогательства.

На такие верные слова все, точно с цепи сорвались, заявив, что со мной могут иметь дело лишь толстокожие и косматые Йехуа. Таким образом, нервный коллектив выказал мне полное недоверие и устроил обструкцию. Даже Александра подпала под общий психоз, заявив, что больше со мной не ездок, мол, опасно для приема железосодержащих фруктов. И я остался один, если не считать кота, которой обожрался мороженой трески и ему все было до большой пи()ды. Лежа на тахте, я размышлял о причинах художественной пальбы на главной столичной магистрали.