Он не договорил. Дверь открылась, и на пороге появилась жена Хайма, Патриция.

— Прошу прощения, если помешала, — сказала она, — но ваши крики превосходно слышны снаружи.

Хайм бросил взгляд на огромный зал за спиной жены, заполненный девочками-подростками — поклонницами Брискина, юными добровольцами, прибывшими со всех концов страны, чтобы поддержать кандидата от Либерально-республиканской партии.

— Извини, — пробормотал Хайм.

Пэт вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

— Думаю, Джим прав.

Невысокая, с изящными формами — когда-то она была танцовщицей, — Пэт села в кресло и закурила.

— Если Джим будет выглядеть наивным, это пойдет ему только на пользу. — Она выпустила из бледных губ клуб серого дыма. — За ним до сих пор тянется репутация циника — в то время как он должен стать вторым Уэнделлом Уилки.

— Уилки проиграл, — заметил Хайм.

— И Джим может проиграть, — сказала Пэт, тряхнув головой, чтобы откинуть длинные волосы с глаз. — А в следующий раз выиграет. Суть в том, чтобы он представил себя ранимой и простодушной личностью, которая готова взвалить на свои плечи все страдания этого мира лишь потому, что такой уж он человек. Он ничего не может с этим поделать — и вынужден страдать. Понимаешь?

— Любительщина, — недовольно поморщившись, подытожил Хайм.

Шли секунды, камеры бездействовали, но стояли наготове. Наконец подошло время выступления. Джим Брискин сел за столик, из-за которого всегда обращался к публике. Перед ним на расстоянии вытянутой руки лежал лист с речью Фила Дэнвила. Погруженный в задумчивость, он ждал, когда телеоператоры подготовятся к записи.

Речь должна была передаваться на спутниковую ретрансляционную станцию Либерально-республиканской партии, а оттуда многократно транслироваться по всей стране. Вряд ли консервативным демократам удастся заглушить передачу — слишком силен был сигнал спутника ЛРП. Речь должна была достичь цели, несмотря на Закон Томпкина, позволявший глушить политические передачи. Одновременно будет глушиться и выступление Шварца — планировалось, что обе речи прозвучат в одно и то же время.

Напротив Брискина сидела Патриция Хайм. В операторской Джим заметил Сола, вместе с инженерами занятого проверкой качества записи.

Вдали от всех, в углу, сидел Фил Дэнвил. Никто с ним не разговаривал; в студию заходили разные люди, полностью игнорируя присутствие автора речи.

Техник кивнул Джиму, давая знак, что пора начинать.

— В наше время, — сказал в камеру Джим, — стало весьма популярным высмеивать старые планы колонизации планет. Как люди могли быть столь неразумны, пытаясь жить в совершенно нечеловеческих условиях… в мире, никогда не предназначавшемся для гомо сапиенс? В течение десятков лет они старались приспособить чуждую среду обитания к своим потребностям и… естественно, потерпели фиаско. — Он говорил медленно, взвешивая каждое слово, поскольку знал, что внимание слушателей сосредоточено на нем, и решил это использовать. — Так что теперь мы ищем готовую для нас планету, вторую Венеру, то есть планету, какой Венера никогда не была. Такую, какой мы надеялись ее увидеть, — покрытую буйной растительностью, влажную и зеленую. Словом, рай, который только нас и ждет.

Патриция Хайм задумчиво курила сигару «Эль Продукто Альто», ни на мгновение не спуская глаз с выступающего.

— Что ж, — продолжал Джим Брискин, — мы никогда ничего подобного не найдем. А даже если и найдем, то будет уже поздно — планета окажется слишком маленькой и слишком далекой.