Несколько секунд Гаэль молча выдувала колечки дыма с крайне несердечным выражением глаз, и я попытался улыбнуться:

– При тебе он никогда не скажет то, что мне необходимо услышать.

– Я не об этом! – отрезала она, и я сдался:

– Ну, валяй!

– Ты знаешь, кто убил Марандо?

– Знаю.

– Но мне не скажешь?

– Не сейчас. Нужно многое уточнить.

Гаэль опять помолчала, потом резким движением вдавила в пепельницу наполовину недокуренную сигарету и соскочила с кресла:

– Да, Ранье, на самом деле я могу тебя понять, но все равно обидно! Хотя я вот тоже поймала себя на мысли, что жутко хочется задать еще вопрос, но это опасно – от него ты сможешь просчитать многое, происходящее в моей голове. Видишь, какой я стала искренней – бери пример…

– Итак?

Она чуть порозовела и ухмыльнулась уголком рта:

– Да уж, и так и эдак, а я не удержусь. Это был Принц?

– Нет, это был не Принц.

Ей явно хотелось запальчиво бросить: «Да врешь ты все!», но в глубине души она прекрасно понимала – я говорю правду, или хотя бы то, что думаю…

– Ну, Уилкинс не заставит себя ждать. – Она вихрем вынеслась из спальни. Скорость ее перемещений меня порадовала по причине того, что подтверждала слова, будто полученное ранение нисколько ей не досаждает…

В ожидании майора я маленькими глотками допивал остывший кофе и размышлял о предстоящем разговоре. Гаэль была безусловно права – ее последний вопрос действительно давал богатую пищу для логических построений, но Уилкинс в тот момент казался важнее, и, забегая вперед, признаю: это была большая ошибка…

А еще стоит отметить здесь один момент общего характера. У вас вполне могло сложиться впечатление, будто, очнувшись после беспамятства, я понимал куда больше, чем непосредственно перед тем, как был подстрелен… Так оно и есть. С моей точки зрения, в этом нет парадокса. Как считает мой дядя, мозг устроен таким образом, что за разгадку всяких тайн и секретов в большей степени отвечает подсознание, нежели прямая мыслительная активность. То есть если вам надо разрешить головоломку, то вы можете просто собрать побольше информации, дать соответствующую установку, а затем всецело отдаться изучению философских вопросов типа «где мне встретить ближайший Новый год?» Не берусь делать глобальных обобщений, но мой разум по такой схеме работал. В последний день на Аркадии я чувствовал, что близок; теперь же, хорошенько поработав, пока тело валялось в отключке, мое подсознание услужливо предоставило развернутую и непротиворечивую картину заговора. Причем смотрелась она… мягко говоря, сенсационно. Но этим мои достижения не исчерпывались – я видел и свой следующий, решающий ход, казавшийся мне очень сильным…

Уилкинс появился минут через пять и выглядел достаточно странно. Так сказать, с внутренней стороны – он был вроде как рад, но в то же время и насторожен, и озадачен. Это меня не удивило… А вот внешне майор, напротив, совершенно не изменился – бодрый, подтянутый, в хорошей форме. Но ведь ему как будто руку недавно прострелили?..

– Послушайте, майор, я забыл спросить: а сколько времени прошло?

Он подивился такому началу разговора, но дисциплинированно ответил:

– Сегодня утро двадцатого дня со смерти Марандо. – Думаю, выражение моего лица стало очень красноречивым, потому как он уточнил: – Первые шестнадцать вы пробыли в глубокой коме.

– А‑а… И как ваша рука? – Я был немного сбит с толку.

– Спасибо, практически зажила. – Он покосился на собственное предплечье. – Не везет мне на левую в этой истории.