Наконец паром прибыл, и мы поднялись на борт. Там была маленькая каюта, которая могла защитить пассажиров от плохой погоды, и мои попутчики воспользовались этим укрытием. А я остался на палубе восхищаться бескрайним простором Грейт-Саут-Бей, смотреть на лодки вдали, и чувствовал себя при этом, как один из моряков Мелвилла. В тот день, скользя по воде, покрытой рябью, я испытал потребность писать природу и пообещал себе, что, закончив с миссис Шарбук, именно этим и займусь. Моя несбыточная мечта о морских приключениях скоро лопнула — путь до острова занимал не больше сорока пяти минут.

Я легко нашел летнюю резиденцию Лусьеры — лимонно-желтый дом притаился среди дюн. Чтобы добраться до тропинки, ведущей к крыльцу, нужно было спуститься с главной дорожки. Дом стоял фасадом к той части залива, где располагался Файр-Айленд, а за ним — Атлантический океан. Там, на вымощенной белым камнем тропинке, было значительно теплее — высокие дюны вокруг ограждали от ветра. Большинство других построек, которые я видел вблизи пристани, были сараями или хибарками рыбаков и собирателей клема, но здесь передо мной стоял настоящий двухэтажный дом: широкое крыльцо, черепичная крыша с наблюдательными мостками и узорчатыми кружевными карнизами. Колокольчики — оловянные фигурки обезьян — висели на крылечке и позванивали на ветру. Я воспринял это как разрешение идти дальше. Я даже и постучать не успел, как Уоткин открыл дверь.

— Мистер Пьямбо, — сказал он, — я рад, что вы живы-здоровы.

— Но заслуги Шарбука в этом нет.

— Вы что — встречались с ним еще раз? — прошептал старик.

— Несколько дней назад он оглушил меня пистолетом по затылку.

Уоткин покачал головой и вздохнул. Но озабоченность быстро сошла с него, и он пригласил меня:

— Прошу сюда, сэр.

Мы шли по дому, и я узнавал вывезенную из Нью-Йорка мебель, однако это строение было отнюдь не таким шикарным, как городской особняк. Меня снова провели к двери в задней части дома. Уоткин постучал, потом открыл дверь и пропустил меня внутрь. Я поблагодарил его и вошел в пустую комнату. Она уступала но размерам месту наших предыдущих встреч, потолки здесь были ниже, — но при этом пространства имелось достаточно. Обоев на стенах не было, а дощатые полы не были отполированы. По обеим сторонам я увидел окна: одно выходило на залив, другое — на дюны, по которым я только что прошел. Ширма стояла посредине комнаты, словно ждала меня, как старый друг, и я при виде ее не мог сдержать улыбки. Увидел я и свой стул. Я сел и принял уже привычную позу.

— Здравствуйте, Лусьера.

Скрипнула половая доска, звякнул колокольчик на крыльце, засвистел ветер в дюнах. В комнату проникал полуденный свет, и на ширме виднелась неясная тень.

— Пьямбо, — сказала она, — я так рада, что вы пришли. Тысяча извинений, но… — Несколько мгновений тишины, затем приглушенное рыдание.

— Не стоит извиняться. Я стал понимать гораздо больше после встречи с вашим мужем.

— Вы с ним встречались? — В ее голосе послышались тревожные нотки.

— О, да. Он, похоже, довольно необузданный тип. Что-то его мучит, хотя в точности я не могу сказать что.

— Из-за его извращенной одержимости умирают люди.

Я подумал — не рассказать ли о Шенце, но потом решил, что ей и так хватает горя.

— Я никому не сказал, что еду сюда, — сообщил я ей. — Ему известно об этом месте? Оно кажется таким идеально уединенным.