Ленка послушно сгребла мелочь в карман.

– И положи туда, откуда взяла.

– Ла-адно…

– Ты меня поняла?

– Да положу, положу я, чё… делов-то…

Ленка шмыгнула носом и снова бросила взгляд на Олесю Иванну. Вернет – не вернет? А если батя заметит, то всыплет ей, и Ленка побежит прятаться от него в сарае или в огороде, который одно название: заросли одичавшей смородины и малины, туда и сунуться страшно. Ленка говорит, что видела там змею, хотя, наверное, врет. Далеко на станции загудел и загрохотал товарный поезд, ветер качнул неплотно прикрытую дверь, она заскрипела, потом открылась широко, и в магазин вошла Татьяна, впустив в помещение новую порцию солнечных лучей. Увидев Комарову и Ленку, она улыбнулась, но Комаровой тут же вспомнился потерянный Ленкой платок, и она насупилась, отвернулась и сделала вид, будто читает этикетки на товарах. «Хлеб Дарницкий», «хлеб ржаной», «мука», «макароны», «молоко сухое», «молоко сгущенное». Ленка как ни в чем не бывало подскочила к Татьяне:

– Здрасьте, теть Тань!

Татьяна наклонилась и провела ладонью по немытой Ленкиной голове:

– Здравствуй, раба Божия Елена.

Олеся натянуто улыбнулась:

– Привет, Танечка!

Опять за сгущенкой пришла. Чай они пьют со сгущенкой, не могут с сахаром, как все нормальные люди. Сергий двенадцать лет назад привез Татьяну из Заполья; это Заполье было совсем глухой деревенькой, со всех сторон зажатой лесом; поезд там останавливался раз в сутки. Церкви в Заполье не было, и, когда понадобился священник, вызвали тогда еще совсем молодого Сергия, у которого едва пробивались над верхней губой русые усики. Татьяна была вся беленькая, чистенькая, и с того времени, кажется, почти не изменилась, только раздалась немного вширь. Олеся Иванна скривила губы. Небось тоже до свадьбы ни-ни. За сгущенкой она пришла.

– Две банки сгущенки, будь добра, Олеся Ивановна. И конфеток каких-нибудь.

Конфеток ей еще. Вырядилась, как на праздник. Она вроде поет в церкви – говорят, красиво. Олеся Иванна ни разу не слышала.

– Каких тебе, Таня?

– А какие получше… – Татьяна заметила спрятавшуюся в угол Комарову. – Ты, Катя, какие конфеты любишь?

– Не знаю. «Коровки», – пробормотала Комарова.

– Вот, «Коровок» грамм триста…

– А я жувачки! «Лав из»! – встряла Ленка.

– И парочку «Лав из»… – задумчиво повторила Татьяна.

– Ну, Ленка… – сквозь зубы прошипела Комарова.

Ленка посмотрела на нее и похлопала белесыми ресницами.

– И чаю крупнолистового… – добавила Татьяна.

– Сколько тебе упаковок?

– Одну… нет, давай лучше две.

Вот интересно: она бесплодная или ее Сергей? Нинка говорила, она с чертом спит, оттого и нет детей. Ну куда этой – с чертом? Олеся Иванна поправила упавший на лоб тугой темный локон. Татьяна порылась в сумке, достала список покупок, пробежала глазами.

– Пачку муки, яиц десяток – только если наши, оредежские…

– Наши, наши, – кивнула Олеся Иванна. – Сегодня привезли.

Комарова поморщилась. Никаких яиц сегодня не привозили. Водки Петр привез два ящика и несколько коробок печенья и сразу же уехал в Суйду; Олеся Иванна стояла, прислонясь к задней двери магазина, глядела на Петра, разгружавшего машину, и задумчиво перебирала оборки кофты.

– Ой, печенья же еще! – спохватилась Татьяна. – К нам же мама из Заполья приедет.