|
Ленка вон вообще пятый бросила, не доходила, и никто ей слова не сказал; мать только рукой махнула, мол, дура – дура и есть, читать по слогам научилась – и на том спасибо. Без школы хорошо: никто не спрашивает домашних заданий и не вызывает к доске, а все-таки немного скучно и непонятно, что дальше. И еще Сергий этот – «не грех, не грех». Комарова слышала, как тетка Нина говорила Алевтине, что к его Татьяне ходит по ночам черт, и Алевтина поддакивала, мол, ходит-ходит, то через печную трубу, то в окно влазит, она сама видела, и хвост у черта был длинный и тонкий, как веревка, а на конце – кисточка вроде как у коровы. И все эта дура врет, ничего-то она не видела. Во-первых, те, к которым черт ходит, худые и грустные, потому что их сушит тоска, а Татьяна вон какая – румяная и веселая. Во-вторых, должны быть обязательно на шее синие отметины, потому что черт, когда приходит к женщине, ее душит – сначала так только, вроде играет, а потом возьмет и насмерть задушит. А у Татьяны никаких на шее отметин нет – белая шея и чистая, каждую неделю она, что ли, в бане моется. Комарова провела пальцами по влажным волосам, запрокинула голову, и крупные увесистые капли упали ей на лоб и щеки.
– Ка-ать! – Ленка выскочила откуда-то из придорожных кустов. Босая, конечно, ноги грязные, и встала прямо в лужу. – Чего не обулась?! – крикнула в ответ Комарова. – Ноги застудишь! – Небось не застужу. – Ленка подошла ближе и утерла нос рукавом. – Тепло еще. – Тепло, тепло, с носу потекло, – передразнила Комарова, сунула руку в карман и отдала Ленке пару «Коровок». Та сразу развернула и запихнула в рот обе. – Чё, к бабке ходила? – Не болтай с набитым ртом. – Ну чё? – К бабке. – И чё бабка сказала? – Сказала, всыпать тебе давно пора. Хворостиной по жопе. – Позавчера уже всыпала. – Мало, значит. Надо добавить. Ленка отвернулась, насупилась, помолчала. – Саня с утра зубами мается. Воет. – Надо было к фельшерице его отвести. – Комарова посмотрела на босые Ленкины ноги, до колен облепленные грязью. Тепло ей, как же… туфли она осенние бережет. – Бати нет, а мать того… – Понятно. Бабка рассказывала, что до прихода советской власти в поселке жили такие колдуны, которые пошепчут над зубом там больным или чирьем, пошепчут, и все проходило, и не надо было ни к какой фельдшерице. Фельдшерица все равно ничего не сделает, разве только даст парацетамолу и выпишет направление в город, а в город Саню никто не повезет. Это два часа на электричке, и там еще неизвестно сколько – город-то большой, а он уже третий день орет. – Чего у него? – Ну щеку раздуло, во… – Ленка приложила кулак к щеке. – Во! И орет. – Понятное дело, что орет. – Это Босой виноват, – вдруг сказала Ленка. – Чего вдруг Босой-то? – Он Саню на прошлой неделе в канаву толкнул, помнишь? Саня ему под велик сунулся. – Ну помню. И что? – Вот тебе и что! Вот у него и зуб теперь! – Дура. Как из деревни… – Сама ты дура, – надулась Ленка и поджала губы. – Сама ты из деревни… Бабка говорила, теперь никто таких слов не знает, которые надо шептать над зубом, чтобы прошло, потому что колдуны свои заговоры партийным не передавали. Комарова пнула калитку, петли заскрипели, и Ленка хихикнула: – Смазать бы, Кать… – Чем я смажу? Соплями твоими? Саня орал так, что было слышно на улице. |
