— Смотри-ка, живой! А я уж думал, он от страха помер, — воскликнул Михара и приложил указательный палец к губам.

В наступившей тишине слышался странный писк, словно кто-то наступил мыши на хвост. Затем раздался громкий всхлип, и Рафик поднял голову. За те несколько минут, пока он сидел, спрятав лицо, азербайджанец изменялся до неузнаваемости. Из волевого его лицо сделалось по-детски плаксивым, рот скривился в жалобной гримасе. Рафик плакал, слезы ручьями текли из глаз, он вздрагивал всем телом.

И тут у него прорезался голос:

— Не надо! Не надо, жить оставьте!

— Раньше надо было думать, — спокойно сказал Михара, в его голосе не чувствовалось ни ненависти, ни жалости, ни презрения. — А когда ты Резаного на больничной койке кончал, тебе в голову не пришло, что жизнь чего-то стоит?

Рафик не ответил, лишь громче заплакал:

— У-у-у…

Чекан сплюнул под ноги.

— Вот паскуда, даже умереть толком не умеет!

— Этому, брат, не учат.

— Многих перед концом видел, но этот — падаль.

— Не говори так, Чекан, кто знает, какая смерть нас ждет? Жить — дело не хитрое, а вот умереть красиво дано не каждому.

Чекан не выдержал, громко крикнул:

— Борис! — в помещение сразу же зашли трое. — Заткни ему рот, мешок на голову — ив машину.

Рафик дергался, но что он мог сделать один, связанный, против троих? Те даже не испачкались кровью, заткнули ему рот скомканной тряпкой, надели на голову мешок и, повалив на пол, отцепили его от стула, поволокли к двери.

— Смотри, Михара, он в штаны наделал.

— Вижу, — Михарский брезгливо обошел влажное пятно на бетонном полу и бросил в него окурок. Тот зашипел и погас.

— Мразь.

Машину подогнали к самому выходу из бомбоубежища, открыли багажник. И даже если бы кто-то случайно увидел происходящее, то наверняка подумал бы, что грузят какой-то тюк с чем-нибудь несъедобным, возможно, с грязным тряпьем, которое предстоит везти в прачечную. Рафика вкинули в багажник и тут же опустили крышку.

Две машины тут же выехали со двора. Город кончился быстро, Балашиха все-таки не Москва. Чекан, вопреки своей привычке, сидел на переднем сиденье, он словно бы чувствовал присутствие Рафика в багажнике, и природная брезгливость заставляла держаться его подальше. Он выбирал место казни.

— Давай по проселку, — Чекан небрежно махнул рукой, указывая вправо на столб с отметкой «27».

— А что такое двадцать семь? — поинтересовался Борис.

— Лесничий квартал, — ответил Михара, потому что Чекан промолчал. — Ты, наверное, браток, на лесоповале никогда не работал, если не знаешь, что эти простые цифры значат?

— Бог миловал.

— От тюрьмы и от сумы не зарекайся, — тихо произнес Михара и положил ладонь на плечо Чекану. — Смотри, далеко ехать не стоит, вон красивые елки стоят, подарок к Новому году повесим.

— Да уж, — хохотнул Чекан.

Он теперь испытывал радостное возбуждение, хотя знал, что потом придет разочарование, настроение вновь сделается мрачным, ведь общак так и не найден.

— Стой, — крикнул Чекан, понимая, что еще немного, и машина может завязнуть в снегу.

— Да уж, дальше пешком лучше.

Бандиты высыпали из машины, Чекан с Михарой осмотрелись. Вор вытряхнул папиросу из пачки, постучал мундштуком по ногтю большого пальца, раскурил. Вокруг был чистый, нетронутый снег, лишь санная колея уходила в сторону по лесной дороге.