— Да нет, света хватает.

— Тогда смотри.

— А что мне смотреть, я это дело наизусть знаю. Мне тебя послушать надо.

— Во время защиты, Юрий Михайлович, я хочу обратить внимание…

— Погоди, — сказал Прошкин, — я знаю, о чем ты будешь говорить. О трудном детстве, о родителях-пьяницах, о детском доме и вообще о всей этой херне, которой ты так любишь пользоваться, чтоб выжать слезу у тех, кто соберется в зале.

— Нет-нет, Юрий Михайлович, ты меня не понял, я хочу, чтобы ты об этом говорил, а не я.

— Ты что, с ума сошел?

— Нет, я не сошел с ума. Слушай…

— Борис Борисович, ты же знаешь, что твой клиент — это сволочь, это отребье, его даже расстрелять мало, если быть честным.

— Ну зачем же ты так? Смертная казнь у нас почти отменена, и стрелять его никто не станет.

— Может, и отменена, но он достоин пули в затылок.

Это еще будет самым малым за все его дела.

— Я понимаю, он сволочь, мерзавец, подонок.., и вообще, от таких людей общество надо освобождать. Таких детей надо убивать еще при рождении, сбрасывать в пропасть.

— Вот именно, — сказал Юрий Михайлович Прошкин, постукивая пальцами по толстой папке.

— Но ты же знаешь, какие люди стоят за ним, знаешь, под кем он ходит.

— Ну, допустим, не знаю, а догадываюсь.

— Если не знаешь или не хочешь знать, тогда и не надо.

— Борис, давай сразу к делу.

— Что ж, давай.

— Сколько пообещали тебе? — сдвинув брови и даже не моргнув своими зеленовато-серыми глазами, посмотрев на адвоката, спросил Юрий Михайлович.

— Мне платят отдельно.

— А мне? — спросил прокурор.

— И тебе тоже.

— Ему светит одиннадцать лет.

— Зачем ты так сурово, Юрий Михайлович? Какие одиннадцать?

— Восемь.

— Тоже много.

— Семь.

— А лучше шесть.

— Я понимаю, шесть лучше, а еще лучше его вообще отпустить.

— Ну, об этом разговор не идет, все-таки два убийства с отягчающими.

— Вот и я говорю — одиннадцать лет, меньше я никак не могу попросить.

— Как это не можешь? Закуривай, закуривай, — Борис Борисович подвинул золоченый портсигар и дорогую зажигалку к прокурору.

— Я эти не курю.

— А ты попробуй, египетские, таких днем с огнем в Москве не найдешь, на ценителя.

— Тебя ими бандиты снабжают?

— Какая разница, кто меня снабжает, вот цепляться любишь!

— Люблю, — признался прокурор.

— Ты попробуй закури. А может, хочешь с травкой попробовать?

— Да пошел ты… Может, ты мне еще в портфель пару пакетиков подбросишь?

— Брось ты, брось ты, Юрий Михайлович, мы же солидные люди.

— Глядя на тебя, сомневаться начинаешь.

Адвокат, к которому приехал Юрий Михайлович Прошкин, был полнейшим мерзавцем, защищал бандитов с таким рвением и с такой яростью, словно бы они все бы ли его кровными детьми, может, правда, незаконнорожденными. Умело принимал от них взятки, чтобы передать прокурору и судьям. И бандиты преданность адвоката ценили, отбоя от всевозможных предложений у Бориса Борисовича не было. Ему оставалось лишь выбирать то дело, за которое больше заплатят.

— Сорок, — вдруг постучав пальцем по рифленой крышке портсигара, сказал Юрий Михайлович Прошкин.