|
Говоря таким образом, они любовно посматривали на сына, словно угадывали зарождающееся в нем чувство и были не прочь поощрить его. Калерия Степановна, в свою очередь, почуявши в Бурмакине жениха, старалась вывести Милочку из оцепенения. — Ты что же, рохля, зеваешь! — говорила она ей, — во сне, матушка, мужа не добудешь! — Я, маменька, кажется, ничего… — То-то, что ничего! Ничего-то ничем и кончается. А ты умей человеку отличие показать. Прочим ничего, а ему — чего! Умная-то девица ежели и лишненькое основательному человеку позволит, так и то не беда; а она сидит, как царевна, да пожимается! Вообще сближение между молодыми людьми произошло не скоро. Несмотря на материнские наставления, Милочка туго пробуждалась из состояния вялости, которое присуще было ее природе. Бурмакин тоже был застенчив и лишь изредка перебрасывался с красавицей двумя-тремя незначащими словами… Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у родных, он приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер; комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела в гостиной в обычной ленивой позе, и не то дремала, не то о чем-то думала. — Об чем задумались? — спросил он, садясь возле нее. — Так… ни об чем… — Нет, я желал бы знать, что в вас происходит, когда вы, задумавшись, сидите одни. — Чему же во мне происходить?.. Она сделала движение, чтобы полнее закутаться, в старый драдедамовый платок, натянутый на ее плечи, и прижалась к спинке дивана. — Вас ничто никогда не волновало? ничто не радовало, не огорчало? — продолжал допытываться он. — Чему радоваться… вот мамаша часто бранит, — ну, разумеется… — За что же она вас бранит? — За все… за то, что я мало говорю, занять никого не умею… — Ну так что ж за беда! — Нехорошо это. Она об нас заботится, а я сама себе добра не желаю. Бурмакин умилился. — Милочка! — он, как и все в доме, называл ее уменьшительным именем, — вы святая! Она вскинула на него удивленные глаза. — Да, вы святая! — повторил он восторженно, — вы сами не сознаёте, сколько в вас женственного, непорочного! вы святая! — Ах, что вы! разве такие святые бывают! Святые-то круглый год постятся, а я и в великий пост скоромное ем. Несмотря на явное простодушие, ответ этот еще более умилил Бурмакина. — Вы олицетворение женственности, чистоты и красоты! — твердил он, — вы та святая простота, перед которой в благоговении преклоняются лучшие умы! — И мамаша тоже говорит, что я проста. — Ах, нет, я не в том смысле! я говорю, что в вас нет этой вычурности, деланности, лжи, которые так поражают в других девушках. Вы сама правда, сама непорочность… сама простота! Он взял ее за руку, которую она без ужимок отдала ему. — Скажите! — продолжал он, — вы никогда не думали о человеке, который отдал бы вам свою жизнь, который лелеял бы, холил вас, как святыню? — Ах, что вы! — Скажите, в состоянии ли вы были бы полюбить такого человека? раскрыли ли бы перед ним свою душу? сердце? Она молчала; но в лице ее мелькнуло что-то похожее на застенчивое пробуждение. — Скажите! — настаивал он, — если б этот человек был я; если б я поклялся отдать вам всего себя; если б я ради вас был готов погубить свою жизнь, свою душу… Он крепко сжимал ее руку, силясь разгадать, какое действие произвело на нее его страстное излияние. — А вы будете часто со мной в гости ездить? будете меня в платьица наряжать? Она выговорила эти слова так уверенно, словно только одни они и назрели в глубинах ее «святой простоты». |
