|
Притом же на ней уже легло клеймо, которое неизбежно налагает продолжительное обращение в чересчур веселом обществе. Почувствовавши себя одинокою, она снова сделалась вялою, тоскливо бродила целыми днями по комнатам и на ласки мужа отвечала точно спросонья. То душевное оживление, которое раскрылось в кругу родственных по духу людей, вдруг снова закрылось. Между тем и по хозяйству дела шли плохо. Чтобы разделаться с долгами, пришлось продать и другую пустошь. А так как имение было небольшое, то пустошь эта была последняя, и затем оставалась только земля, замежеванная в одной окружной меже, и рвать ее на клочки, для продажи частями, представлялось неудобным. Староста Влас выражал опасение, что с продажей пустошей, пожалуй, и корма для скота не хватит. Но Валентин, вместо того чтобы общими силами рассудить, как помочь горю, по обыкновению, взвился на дыбы и заговорил совсем о другом. — Влас! ты честный человек! — апострофировал он его, — ты понимаешь меня! ты понимаешь, как я глубоко-глубоко несчастлив! — Это точно; и все мы видим, что вам не пофартило… — Ну вот. А ты говоришь, что корму для скота не хватит!.. Разве я могу об этом думать! Ах, голова у меня… Каждый день, голубчик! каждый день одно и то же с утра до вечера… — Да, это точно что… Влас уходил, оставляя барина в добычу тоскливому одиночеству. Однако ж и то относительное спокойствие, которым пользовался Бурмакин в течение лета, постепенно приближалось к концу. Наступил сентябрь, и полк снова расположился на зимних квартирах. Первыми прилетели в Веригино паны Туровский, Бандуровский и Мазуровский, затем и сестрицы Чепраковы: гвалт возобновился в той же силе, как и до лагерей. Валентин совсем потерял голову. — Я уеду в Москву, — высказался он однажды отцу. Старик задумался. — Соскучишься, голубчик! — сказал он, покачивая головой. — Помилуйте! о какой скуке может быть речь! Я каждый день только того и жду, что с ума сойду! — Ну, положим, уедешь ты; а вдруг и она вслед за тобой в Москву приедет! — Она! никогда! — А может и вот еще что случиться: ты уедешь, а вместо тебя теща в Веригине поселится. Ведь она в один год все размотает. — И пускай. Неужели вы думаете, что это меня заботит! — Все-таки! Надобно и тебе чем-нибудь в Москве жить. — Обо мне беспокоиться нечего. Меня друзья как-нибудь пристроят. Ежели я к литературной работе не способен, то уроки давать могу. — Коли так, то пожалуй… Чем мучиться, лучше и взаправду уйти. Только я советую дать мне доверенность на управление имением: я все-таки хоть сколько-нибудь Калерию Степановну уйму. Некоторое время Бурмакин, однако ж, откладывал решение, а соседи между тем уже громко говорили, что Милочка вошла в интимную связь с паном Мазуровским и что последний даже хвалится этим. Старик Бурмакин не выдержал и приехал в Веригино. — Уезжай! — сказал он сыну. — Что так приспело? — Уезжай. Нехорошо. Валентин понял. Ему вдруг сделалось гнусно жить в этом доме. Наскоро съездил он в город, написал доверенность отцу и начал исподволь собираться. Затем он воспользовался первым днем, когда жена уехала в город на танцевальный вечер, и исчез из Веригина. Милочка возвратилась из города уже к утру следующего дня и узнала об отъезде мужа только проснувшись. В первую минуту эта весть заставила ее задуматься, но Калерия Степановна тотчас же подоспела с утешениями. — Помилуй! — сказала она, — да нам без него еще лучше будет! Нашла об ком жалеть… об дураке! К обеду приехали паны Туровский, Бандуровский и Мазуровский, и Милочка окончательно повеселела. * * * Что сталось впоследствии с Бурмакиным, я достоверно сказать не могу. |
