|
Его сыновья-близнецы оба назывались Яковами, и оба были помещиками-извергами. Трагедия Мавруши-новоторки, вольной девушки, закрепостившейся по собственному желанию из любви к мужу — крепостному человеку, близка, хотя и не тождественна, трагедии жены первого учителя Салтыкова — крепостного живописца Павла Соколова. Рассказ о бессчастной Матренке находит себе не одно, а ряд соответствий в записях метриче-ской книги церкви в селе Спас-Угол, регистрировавшей браки «провинившихся» дворовых девушек. По приказу помещиков, отцов и дедов Салтыкова они отдавались замуж за бедняков-крепостных в отдаленные деревни вотчины. Приведенные примеры — всего несколько из многих установленных, документально и зримо очерчивают круг тех суровых впечатлений, которые впитывал в себя будущий писатель в годы дет-ства и отрочества. Салтыков действительно имел основание сказать о себе впоследствии: «…Я слишком близко видел крепостное право, чтобы иметь возможность забыть его. Картины того вре-мени до того присущи моему воображению, что я не могу скрыться от них никуда <…> в этом царстве испуга, физического страдания <…> нет ни одной подробности, которая бы минула меня, которая в свое время не причинила бы мне боли». * * * «Пошехонская старина» принадлежит художественной литературе. Но велико значение «хро-ники» и как исторического и социального документа, правдиво воссоздающего самую суть крепост-ных отношений в многообразных их проявлениях. В произведениях Пушкина и Гоголя, Тургенева, Гончарова и Толстого имеется немало изобра-жений помещичьего и крестьянского быта при крепостном праве, признанных классическими. Но только Салтыкову, с позиций его социального критицизма и страстного демократизма, с высоты его «идеалов будущего» — социалистических идеалов, — удалось показать «ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми» (Белинский), со всей полнотой и беспощадностью исторической истины. По глубине критики и силе отрицания мира крепостнической действительности «Пошехонская ста-рина» стоит в ряду с такими литературными памятниками антикрепостнической борьбы, как «Путе-шествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Письмо Белинского к Гоголю», проза и публицистика Герцена, стихотворения и поэмы Некрасова, критика и публицистика Чернышевского и Добролюбо-ва. Вместе с тем салтыковская «хроника» превосходит названные произведения своей художествен-ной силой и широтой захвата воспроизводимого быта. Это — художественное полотно целой исто-рической полосы русской жизни. В одной из своих рецензий 1871 года Салтыков писал: «Мы помним картины из времен крепо-стного права, написанные а lа Dickens. Как там казалось тепло, светло, уютно, гостеприимно и бла-годушно! а какая на самом деле была у этого благодушия ужасная подкладка!». В свете этого высказывания уясняется основной принцип подхода Салтыкова к изображению жизни в помещичьей усадьбе. В «Пошехонской старине», как и в других своих произведениях, Сал-тыков подходит к дворянско-усадебному быту не с его внешней идиллической стороны. Он подходит к этому быту со стороны его «ужасной подкладки», хорошо известной людям крепостной неволи, трудами и страданиями которых обеспечивалось помещичье благополучие, создавался экономический фундамент «утонченности» дворянско-усадебной жизни в ее элитном слое. Задачей Салтыкова в «Пошехонской старине» было, по его собственному определению, вос-становить «характеристические черты» крепостного быта. Основными же типическими признаками этого быта являлись принудительный труд крепост-ных и отношение к ним как к существам полностью бесправным, всецело находящимся «в господ-ской воле». Все другие «черты» имели частное, подчиненное значение, однако они отнюдь не игно-рировались писателем. |
