Было ли это ее воображением, или она на самом деле услышала звуки барабана? Ганна не знала. Затем она поняла, что это так громко билось ее сердце. Она быстро прикрыла ладонью рот, чтобы не дать вырваться наружу истеричному смеху. Снова попыталась вспомнить Священное Писание.

Это помогло, и Ганна немного успокоилась. Вдруг она почувствовала запах дыма, просочившегося сквозь щели люка. Они подожгли склад! Ганна тихо вскрикнула. Кто-то из детей громко всхлипнул. Вскочив на ноги, она ласково прошептала:

— Сейчас не время для слез. Давайте быстро собирайте всю пыль и грязь, — скомандовала она, и, так как после ее слов никто не сдвинулся с места, ей пришлось потрясти за плечо каждого ребенка. — Надо это делать очень быстро, иначе мы здесь все задохнемся.

Дети подчинились ее приказу, а сама она на ощупь стала продвигаться вдоль стен с деревянными полками. Все они были пусты, но наконец она была вознаграждена за свои поиски.

Вернувшись и приказав им складывать грязь в прихваченную чашу, она почувствовала на себе заинтересованные взгляды съежившихся детей. В темноте неловко нащупывая чашу, в которой несколько минут до этого лежали сухофрукты, дети принялись медленно наполнять ее. Затем Ганна вылила туда содержимое найденного кувшина, и в воздухе повис сладкий, пряный аромат яблочного сидра.

— Что мы делаем? — услышала она любопытный голос Иви Рамсон, но все остальные тут же зашикали на нее.

— Глину, — коротко ответила Ганна и принялась размешивать эту смесь. — Мы должны не дать дыму проникнуть сквозь щели в люке. Этот дым очень ядовитый, а мы должны остаться живыми до тех пор, пока не потушат огонь, — сказала она детям, совершенно игнорируя тот факт, что школа просто могла сгореть.

Сначала Ганне не очень удавалось замазать щели. Грязь капала ей на лицо и одежду. Наконец над ними не осталось ни одной полоски света. Она предложила детям помолиться про себя, чтобы глина сдержала дым и чтобы огонь не прошел сквозь деревянный люк, затем помолилась, чтобы все остальные там наверху смогли вовремя выскочить из огня.

Измученная, Ганна опустилась на грязный пол рядом с детьми, но не смогла сказать им пи слова в поддержку. «Как я могу дать им какую-то надежду на спасение, когда ее просто не существует», — судорожно подумала она. Осуждая себя за эти мысли, Ганна решила отдаться в руки судьбы и предложила детям прочитать еще одну молитву, испросив у Господа сил.

И тогда в этой жуткой тишине тонкий детский голосок начал читать:

— «Господь — Пастырь мой. Я ни в чем не буду…», — остальные в унисон стали повторять, когда они дошли до чтения четвертого стиха, их голоса уже окрепли: — «Если я пойду долиною смертной тени и не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня…»

Когда детские голоса допели псалом на ликующей ноте, глаза Ганны наполнились слезами. Она была рада, что дети не могут видеть ее слез.

— Как это было красиво, — сказала она ласково. — Спасибо вам, что вы успокаиваете меня. Может, помолимся теперь все вместе?

Повторяя молитвы, слышанные от отца много раз, Ганна пыталась взять себя в руки. Она была благодарна кромешной тьме, потому что была уже не в силах сдерживать слезы. Она не знала, что творится снаружи, но если бы Джошуа Макгайр был жив, их уже давно бы спасли.

Глотая слезы, Ганна пообещала отцу, что сделает все, чтобы продолжить его дело, что никогда не даст умереть памяти о нем, что будет стремиться быть во всем похожей на него: любить даже самого неприятного и быть более набожной и благочестивой, и…

Вся дрожа, она закрыла лицо израненными ладонями и кусала губы, пока не почувствовала вкуса крови.

Она благодарила темноту, которая скрывала от детей ее слабость, и дала себе обет спасти их.