– А другой эмпат не может лечить? Он только страдает?

Квентин задумался.

– Я не могу сказать точно, – промолвил он наконец. – Мы, я имею в виду Бишопа и всех остальных, еще никогда не сталкивались с абсолютным эмпатом. Мы только теоретизировали на этот счет, строили разные предположения, в том числе – невероятные. Но, учитывая, что рана на шее Мэгги затянулась очень быстро, можно заключить, что она скорее целительница. Впрочем, кто она, по большому счету не так уж важно. Куда важнее знать, способна ли Мэгги контролировать эти свои способности, или они проявляются у нее рефлекторно. Будем надеяться, что Мэгги умеет управлять своим талантом, в противном случае…

Что может случиться «в противном случае», Джон так и не решился спросить. Вместо этого он сказал:

– Объясни мне, как получилось, что у Мэгги появилась на горле эта… рана. Ведь она не прикасалась к трупу Саманты, верно?

– Я же говорю, она просто оказалась в информационном поле, которое сохранилось в этой комнате. Ведь именно там умерла Саманта Митчелл, умерла совсем недавно. Перед смертью она, несомненно, испытывала очень сильную боль, отчаяние, ужас. Все это отпечаталось, впиталось в стены, в пол, потолок, а Мэгги это почувствовала. – Квентин вздохнул: – Я не могу сказать, превратится она в абсолютного эмпата или нет, – добавил он нехотя, – но мне кажется, что организм Мэгги особенно чувствителен к каждой из этих смертей, потому что она каким-то образом с ними тесно связана.

– Она говорила, это судьба. Предназначение.

Квентин долго молчал, потом сказал:

– Да, это судьба. Не знаю, связана ли Мэгги с душами этих несчастных женщин, или что-то соединяет ее с Окулистом, но такая связь, несомненно, существует, и Мэгги ее чувствует.

Джон поглядел на картину, висевшую над камином в гостиной Мэгги.

– Пожалуй, я у нее спрошу, – проговорил он задумчиво, – но не сейчас. Я хочу, чтобы она как следует выспалась. Думаю, оставлять ее одну было бы неблагоразумно, поэтому я еще побуду здесь. Если что-нибудь случится, дай мне знать.

– Договорились. Впрочем, ничего такого я не жду. Погода испортилась, а значит, Кендра и Дженнифер скоро вернутся. И Скотт, наверное, тоже. Из Управления автотранспортом прислали целый список черных «Кадиллаков». У меня такое чувство, что еще немного, и мы выйдем на след этого подонка. Не знаю только, каким будет финал…

– Так или иначе, все закончится, – произнес Джон задумчиво.

– Да, так или иначе.

Джон дал отбой и, подойдя к камину, вновь посмотрел картину над ним. В углу холста он заметил подпись художника. Рафферти. Бью Рафферти. Это была работа брата Мэгги.

У Джона было две картины Бью. Несмотря на молодость, брат Мэгги считался одним из самых талантливых американских живописцев за последние сто лет. Он был чуть не единственным, кто работал в импрессионистской манере. Его способностей оказалось достаточно, чтобы стиль прошлого века занял чуть не главенствующее место в современной американской живописи. Бью Рафферти подражали, его копировали, но сравняться с ним не мог никто.

Один художник, который нес миру свет, радость и красоту, и другой, вернее – другая, кто разговаривал с жертвами чудовищных преступлений, а потом рисовал портреты преступников. Два художника, дети одной матери, наделенные, кроме таланта к живописи, и другими, еще более редкими и странными способностями. Интересно, задумался Джон, какой была их мать? Была ли она не только замечательной актрисой, но и одаренным экстрасенсом – эспером, как говорили Квентин и его коллеги? Или она ничего не знала о своих паранормальных способностях и просто передала их детям, как передаются внешность, цвет глаз, характер?.