Каждый раз, посещая дом Ногути, она, как прежде, когда ее обеспокоила грязь на его рубашке и заношенные обшлага пальто, с неудовольствием взирала на покосившиеся створки ворот, облупившуюся, в пятнах пыли краску на деревянном доме, лишайник во дворе, сломанный звонок при входе. Пока еще Кадзу не имела возможности привести все в порядок по своему усмотрению, а по виду Ногути было понятно, что вряд ли он воспользуется ее любезностью сверх меры. Он это не выпячивал, что для нее служило стимулом для большего сближения.

В Новый год они по предложению Кадзу пошли на представление в театр кабуки, и на печальных поворотах сюжета она неизменно заливалась слезами. Ногути весь спектакль держался равнодушно.

В коридоре во время антракта он поинтересовался:

– Почему вы плачете, ведь это всего лишь нелепый спектакль?

– Безо всякой причины, слезы льются естественно, сами по себе.

– Меня эта «естественность» очень занимает. Объясните, пожалуйста, как следует.

Ногути строгим тоном поддразнивал Кадзу, словно издевался над девчонкой. Волк не собирался рядиться в овечью шкуру, но Кадзу вдруг поняла, что Ногути всерьез с ней заигрывает, и по-настоящему испугалась.

В театре Ногути где-то уронил зажигалку «Данхилл». Его растерянность от этой потери удивляла: куда исчезли величавость и холодность? Он обнаружил пропажу во время второй интермедии кёгэн, обшарил все карманы. На его лице читалось: «Нет, здесь нет», и он совсем не походил на привычного себя.

– В чем дело? – спросила Кадзу, но он не ответил.

В конце концов, согнувшись, Ногути сунул голову под сиденье. И довольно громко произнес:

– Да. В коридоре. Точно в коридоре.

Зрители оборачивались, недовольно хмурились, шикали. Кадзу первой поднялась с места, Ногути последовал за ней. Выйдя в коридор, Кадзу холодно спросила:

– Да что же такое вы потеряли?

– Зажигалку «Данхилл». Сейчас в Японии такую при всем желании не купишь.

– В предыдущем антракте мы ведь разговаривали вон там?

– Да, там.

Ногути почти задыхался, и Кадзу стало жаль его. Они отправились к предполагаемому месту пропажи, но на ярко-красном ковре ничего не лежало. К ним приблизилась женщина средних лет в форменной одежде – у нее, видимо