|
Несколько раз он в испуге уворачивался от летящих стволов и веток – после бури лес еще опаснее, чем во время ее; но по другому было нельзя. Амат не хотел бегать в городе, потому что не выдержал бы осуждающих взглядов, к тому же он не знал, ждут ли его в ледовом дворце после всего, что случилось весной. Теперь он остался один на один с собой. Амат остановился в самой высокой точке леса, на поляне, появившейся после бури, – невидимая рука вырвала с корнем все, что здесь было. Отсюда был виден весь город, но Амата вырвало от изнеможения, и глаза теперь слезились. Раньше он мог не запыхавшись взбежать сюда и спуститься обратно хоть сто раз, а теперь чувствовал себя как старый алкаш, который не может подняться по лестнице, не задохнувшись до сердечного приступа.
И все таки он здесь. Он снова бежит. Бежит к самому себе.
* * *
– Что? Прямо в машине? – не поверил своим ушам похоронный агент, который наконец прибыл на место. На следующий день после бури в городе царил хаос, но агент – серый человечек, которому всегда можно было дать лет шестьдесят начиная с подросткового возраста, – явился в костюме и туфлях. – У нас сложные обстоятельства, – сказал Петер. – К тому же она пристегнута, – добавил Теему. С другим мужчиной и в другом городе похоронщик не стал бы церемониться, выбирая слова, но они были в Бьорнстаде и перед ним стоял сам Теему Ринниус, о котором ходила дурная слава, поэтому человечек прокашлялся и тихо сказал Петеру: – Вообще то у нас принято по другому. Совсем по другому. Петер понимающе кивнул, признав, что принял необдуманное решение из за бури, перебоев с электричеством и страшного потрясения. Он взял удар на себя, ничего не сказав про самодеятельность Теему. После нескольких напрасных попыток завязать светскую беседу Петер спросил агента: – Как вам хоккейная команда последнего сезона? – Я не слежу за спортом, – ответил тот. Теему закатил глаза так, что Петеру показалось, будто он сейчас упадет в обморок. Агент вошел в похоронное бюро, и Петер, вздохнув, потащился следом. Пока тот делал необходимые звонки, чтобы запустить надлежащие процедуры с телом Рамоны, Петер и Теему сидели как два провинившихся школьника в кабинете директора и убивали время за чтением стихотворных цитат из некрологов, которые висели в рамочках на стенах. «Неужто не осталось ни следа от славной бабочки, что жизнью называлась?» – было написано на одной из них. Теему толкнул в бок Петера и ухмыльнулся: – Скажи, старуху бы от этого стошнило? Высечем у нее на камне! Петер корчился от смеха несколько минут, так что ему даже пришлось извиниться перед похоронщиком, который многозначительно посматривал на них и бормотал: «Хулиганские выходки!» – думая, что они не слышат, и тогда пришла очередь Теему, который заржал так, что чуть не задохнулся. Петер прочитал другое стихотворение на стене: «Когда уходит мама, мы теряем компас, теряем каждый второй вдох и выдох, теряем прибежище. Когда умирает мама, все зарастает мелколесьем». – А рифма где? – удивился Теему. – Ну ты у нас эксперт по части поэзии! – подколол его Петер. – Красные розы, белые лилии, а вы по морде дать смогли ли бы? – заржал Теему. Петер кивнул на рамочку в дальнем ряду: – А это ей наверняка бы понравилось. Едва прочитав надпись, Теему помрачнел. «Однажды ты тоже будешь одним из тех, кто жил когда то давно». Он кивнул. Как то раз, когда один из мужиков в «Шкуре», как обычно, жаловался, что Рамона повысила цены на пиво, та, будучи слишком пьяной, чтобы выдумать новые ругательства, попросту ответила: «Все мы когда нибудь сдохнем, но прежде чем это случится, лишимся всего, что любим. |
