|
И у них тут на земле своя страна и сапоги танцуют по грязи. А теперь – пожалуйста! – волшебники добрые, чего им стоило, граница сметена, выкинуты полосатые будки, их можно пустить на дрова, и виз не надо, шагай себе в голубую страну улыбок, рукой помахивай. Хохочущая Беата Тышкевич встречает тебя, тысячи Беат Тышкевич, рыжих, медных, лиловых, пепельных, встречают тебя и поют скачущие слова: «Отлично… идет все отлично», и ноги их пританцовывают ликующе, и на юных плечах их блестит солнце, не юпитерное, жестокое, а всамделишное солнце…
– …а Терехову, значит, привет? – Что? – спросил Терехов. – Я говорю, – сказал Чеглинцев, – невеста-то твоя замуж выходит. – Какая невеста? – удивился Терехов. Словно бы не понял ничего. – Какая невеста? – тоже будто бы удивился Испольнов. – Ну как же! – заулыбался Чеглинцев. – Все тогда говорили, что она его невеста. Помнишь? – Надька-то? – спросил Испольнов и сощурил хитроватые глаза. – А я думал, что у него с врачихой, с Илгой, любовь. – Назревает! – захохотал Чеглинцев. Терехов встал. – Ну спасибо, – сказал Терехов. – Ты сиди. Ты чего? – Ну привет. У меня дела. – Машину-то завтра подкинешь? – Ну привет! – сказал Терехов. Он неуклюже потопал к двери. Все начиналось снова. Не было голубой страны и фиолетовых волос Беаты, и теплой печки не было. Был сегодняшний день и вчерашний день, а Олег Плахтин женился на Наде. – Ну привет, – уже неуверенно, уже закрывая за собой дверь, пробормотал Терехов.
Надо было идти к Наде и Олегу, утром он обещал, да если бы и не обещал, надо было идти. Но Терехов все стоял под дождем, в распахнутом плаще, смотрел в небо и языком ловил капли. Капли казались вкусными и пахли сосной. Терехов дошагал до семейного общежития, дошагал не спеша, все надеялся, что дождь и холодный нервный ветер потихоньку выдуют из него хмель. Но ноги его ступали нетвердо, и в сумрачном коридоре общежития он несколько раз дотрагивался рукой до стены, только так восстанавливая равновесие, а когда кто-то попадался ему навстречу, Терехов бормотал невнятное, и лицо его становилось добрым и виноватым. Надя была одна, сидела у окна и вязала. – Привет, – сказал Терехов бодро. – Павел! Пришел! Какой ты молодец! – Надя вскочила стремительно, подлетела к Терехову с сияющими глазами, жала ему руку и радовалась. – Ты раздевайся! Раздевайся!.. – Сейчас… Терехов снимал плащ долго и вешал его долго и капли стряхивал медленно. – А Олег где? – спросил Терехов. – Я его в Сосновку отправила. В магазин. Нам в среду расписываться назначили. – В среду? – Да. Ты садись, садись. – Я сажусь. Теперь, когда Терехов сел, он, как и в комнате Чеглинцева, стал осматриваться по сторонам и отыскивать подтверждение того, что в мире произошло событие для него, Терехова, очень важное. По в комнате ничего такого он не увидел, только чемодан Олега высовывался из-под кровати, и на тумбочке стояла фотография Олега, вот и все, что заметил Терехов. – Да, – сказал Терехов, – я совсем забыл, я тебя поздравляю… – Спасибо, Павлик. Спасибо. – Ты счастливая? – Ага… – Ну конечно, – сказал Терехов. Он еще что-то говорил, и она ему отвечала, и он снова говорил, старательно выжевывал слова, и все шло как нельзя лучше. |
