|
А она забыла обо всем, двигалась плавно и красиво и озорно, черт-те знает откуда взялся у нее этот талант – как он ее расцветил! Терехов чувствовал, что все вокруг притихли и глазеют на них восторженно. Им даже захлопали, и Надя, смутившись, потянула его за руку к скамейке, и тут она шла павой, и всем в голову могло прийти, что она на самом деле невеста. «Только чья?.. – подумал Терехов. – Ясно чья…» Он рассердился и сказал:
– Ну я, пожалуй, пойду… – Никуда ты не пойдешь. Танцы еще не кончились… – Привет тебе, – сказал Терехов. – у меня времени видимо-невидимо… В той сказке, которую она себе напридумала, ему, видно, отводилась особая роль, но он эту роль не выучил, и Надя обиделась. – Ну тогда, ну тогда… – сказала она, нахмурившись, – мы сейчас погуляем и поговорим. Так все делают после танцев. – Все взрослые, – сказал Терехов. Но она пропустила мимо ушей его слова, взяла за руку и потянула за собой. Терехов, пряча улыбку, поплелся за ней, увидел в толпе зрителей Олега и подумал: «Дура ты, дура, тебе бы вот этого парня уводить, а не меня…» Надя вела его быстро, по пепельной тропинке шагали они к притихшему каналу. Это была обычная дорога гулявших после танцев, Терехов не раз проходил по ней, но откуда она узнала ее? Терехов боялся, как бы они вдвоем не наткнулись на парочки, были тут укромные места, и не этой малолетке видеть ночную любовь. Берег канала был в цветных пятнах, электрические бакены в стальных кожухах заступили на свою вахту. – Терехов, – начала Надя, – мне нужно сказать тебе. – Ну давай. – Завтра ты уходишь в армию… – От тебя первой узнал. – Я буду тебя ждать. – Ну подожди… А зачем? – Когда мужчина уходит в армию, его обязательно должна ждать женщина… – А ты, значит, женщина… – Я люблю тебя, Терехов. – Ну ладно, – сдался Терехов, – пиши письма, присылай фотокарточки… – Хорошо бы, началась война. Я бы тоже пошла на фронт. Тебя бы ранили, а я вынесла бы тебя из-под пуль… – Что ты несешь! – Я была бы медсестрой… – Ты не знаешь, что такое война? Ты забыла, что твоя мать погибла в сорок третьем? – Нет. Пусть на этой войне никою не убьют. Только тебя ранят. – Знаешь что, – сказал Терехов, – ты так накаркаешь. Выбери кого-нибудь другого. Узнай, кто у нас любит госпитали, и давай… Она отвернулась, стояла молча: обиделась, наверное. Все это она вбила себе в голову всерьез. Терехов не знал, какие слова ей сказать, все-таки он был на нее сердит. И в то же время он чувствовал себя перепачканным маляром, оказавшимся в забитом автобусе рядом с девчонкой, надевшей платье с иголочки. Он даже старался идти шагах в двух от Нади, на всякий случай: вдруг ее сказка кончается поцелуем перед разлукой? Ему хотелось говорить слова грубые и пошлые, чтобы поняла она, с кем имеет дело. Он даже был готов сказать ей, что ночевать сегодня он пойдет к своей «бабе», одной из незамужних ткачих, и та уж не будет фантазировать об их будущем. – Сколько тебе лет? – спросил Терехов. – Пятнадцатый… Пятнадцать. – Ну вот… Совсем малолетка… Доживи до моих лет, тогда начнешь чего-нибудь понимать. Терехову было уже девятнадцать, и в футбол он играл в первой мужской команде. – Взрослая я, – обиженно заявила Надя. |
