|
Отделаться от рыбьей чешуи было непросто, сократить визиты на рыбный рынок – еще сложнее. Особенно после того, как была выявлена эта странная взаимосвязь между поцелуями, бывшими когда-то, и нынешней, вполне свежей и жизнеспособной чешуей. Бывали дни, когда я ходила облепленная ею с головы до ног, даже Доминика это беспокоило. Ты неважно выглядишь, Саша́, говорил в таких случаях Доминик. Ясин, Хасан, Хаким – вот кто ничему не удивлялся, ни о чем не беспокоился. Ясин, Хасан, Хаким – рыбаки; у Ясина – лодка с мотором, Хасан и Хаким рыбачат вместе, на крошечном катере, и так же синхронно жалуются на то, что рыбы в последние годы стало намного меньше. Ясин не жалуется ни на что, у него я чаще всего и делала покупки. В свои двадцать пять Ясин все еще не женат, Хасан и Хаким считают его полупомешанным. И, видимо, не только они: покупателей у Ясина почти нет, его лодчонку (Ясин торгует прямо с лодки) большинство обходит стороной.
У Ясина дурной глаз, дурной глаз. И у рыбы, которой торгует Ясин, дурной глаз. Сплетни. Враки. Средневековая дремучесть, для Эс-Суэйры это простительно. И все же в глаза рыбы, которой торгует Ясин, я так и не решилась заглянуть, а уж мне-то точно нечего терять. Оказывается – есть. Я думаю об этом всякий раз, когда прошу Ясина выпотрошить рыбу. Ясин с готовностью откликается на просьбу и не берет дополнительной платы, хотя пара-тройка дирхам были бы для него не лишними. Я же откровенно пользуюсь статусом постоянного покупателя; дурацкая блажь, рыбу можно выпотрошить и на кухне Доминика, – а все из-за сплетен и врак, их распускают Хаким и Хасан. В брюхе у рыбы, которой торгует Ясин, что-нибудь да сыщется. Это – правда. Или почти правда. Еще ни разу я не уходила от Ясина с пустыми (рыба не в счет) руками. Умилительные мелочи, составившие бы счастье пятилетнего ребенка: бусинки, перышки, стеклянные шарики, рыболовные крючки, позеленевшие монетки – возможно, тех времен, когда Эс-Суэйра была португальским Магадором. А однажды Ясин извлек из рыбьего брюха курительную трубку. Маленькую, но самую настоящую. Трубка осталась у меня, так же как стеклянные шарики и рыболовные крючки. Мне не хватает духу почистить ее и не хватило духу от нее отказаться. Впрочем, Ясин не принял бы отказа, ведь к тому моменту, как он берется за нож, рыба уже куплена. А следовательно, принадлежит мне со всей требухой, курительные трубки – не исключение. У меня нет оснований подозревать Ясина в мошенничестве, я внимательно слежу за его руками: ни одно движение не ускользнет от меня, ни одно движение не останется незамеченным. Вздумай Ясин подложить хотя бы перышко, я сразу вывела бы его на чистую воду. Но нет, он просто разрезает рыбу. Просто разрезает – и все. И – о-опс, в его пальцах оказывается курительная трубка. И дело не в том, что именно он извлек сегодня. Дело в том, что он извлечет завтра. Сплетни и враки, которые распускают Хасан и Хаким, принесли свои плоды. Где-то в глубине моей души зреет уверенность: когда-нибудь Ясин вытащит из рыбьего брюха то, что можно будет посчитать предзнаменованием. Дурным предзнаменованием, потому что ничего хорошего я давно не жду. Пока все ограничивалось мелкими безобидными предметами, меня это устраивает. Вполне. Мне бы хотелось поговорить с Ясином, но его французский оставляет желать лучшего. Так же, как и мой арабский: двадцать дежурных фраз, на большее я не способна. Остаются интернациональные улыбки, мы обмениваемся ими постоянно. За три года я хорошо изучила все их оттенки, за ними не скрывается ничего, кроме почтительности, дружеского расположения и страха потерять постоянного покупателя. По здравом размышлении, улыбка может предполагать и нечто большее: мужскую заинтересованность, например. Такой заинтересованности робкий холостяк Ясин не проявляет. А о том, что произошло со мной и Ясином три года назад, ни он, ни я предпочитаем не вспоминать. |
