Но я отвлекся. Сидя в кинотеатре, я вспоминал, я заставил себя вспоминать не просто обычный день из моей жизни и не последние несколько месяцев моего существования, а только тот самый день.

Я проснулся. Принял душ, побрился, оделся. Позавтракал дома стаканом восстановленного апельсинового сока, чашкой растворимого кофе, двумя бутербродами...

Частности. Забыть как несущественные подробности.

После завтрака я вышел из дома. На мне была та самая одежда, которую я потом обнаружил в крови, в номере 402 отеля «Максфилд». Я пошел... Куда же я пошел? В библиотеку? В парк?

Нет. Нет, я пошел к Таймс-сквер. Стоял чудесный день, было не слишком жарко и не слишком холодно, воздух был чище обычного нью-йоркского воздуха. И я пошел к Таймс-сквер. Идти нужно было долго, и я не торопился. Кроме того, в этот день я спал допоздна. Поэтому, когда я добрался до Таймс-сквер, было около двенадцати. Может быть, начало первого.

А что потом?

Конечно, я не бросился сразу пить. Почему же я больше ничего не помню? В чем дело?

А, вспомнил.

Я прошел вдоль Сорок второй улицы, — мимо тира, салона красоты, книжных магазинов, кафе, — всю ее целиком, со всей ее мишурой и кричащей безвкусицей, от Бродвея до Восьмой улицы и обратно. Я вспомнил, что просто бесцельно шатался по Сорок второй. Стоило мне в тот момент внимательнее прислушаться к себе, я сразу понял бы, в чем дело. А дело в том, что я не в первый раз отправился гулять по Сорок второй улице. Именно отсюда начинались мои шатания. Отсюда я отправлялся в запойное и разгульное плавание в те полузабытые дни, предшествовавшие убийству Евангелины Грант.

В ярко освещенном книжном магазине, заваленном легкомысленными журналами и дешевыми романами с названиями вроде «Хижина греха», «Блудница из трейлера», «Распутница из университетского городка», брошюрами вроде «Признания развратника», «Сладкое рабство» и «Странная сестра мадам Адисты», я взял пачку фотографий с девушками в разной стадии раздетости. Я быстро просматривал их, останавливая взгляд то на одной, то на другой, без особенного интереса и без всяких эмоций, как вдруг мне попался снимок, который, бог знает почему, сразу бросился мне в глаза. Я ощутил, как внезапно, без предупреждения, меня обожгло мучительное желание и отнесло от пачки фотографий, словно бык с разбега пырнул меня рогами.

После Евангелины Грант, которую я убил, у меня не было женщин. У меня не было женщин больше четырех лет, почти четыре с половиной, и, откровенно говоря, я думал, что навсегда утратил желание. За эти годы мне на глаза попадалось множество фотографий девушек, в одежде и без одежды. Я рассматривал их с восхищением, с интересом, но никогда они не вызывали во мне похоть. Я привык думать, что навсегда вычеркнул это чувство из своей жизни, что я убил его вместе с Евангелиной Грант.

И вот теперь одна фотография в пачке, фотография, неотличимая теперь от десятков ей подобных, доказала, что я был неправ.

Да. Теперь я вспомнил. Я вышел из магазина нетвердой походкой, оглушенный — именно оглушенный, — смущенный сверх всякой меры силой и недвусмысленностью реакции своего организма. Я шел неловко сгорбившись. Мне хотелось спрятаться, хотя я осознавал всю тщету своих попыток. Мне казалось, что глаза прохожих устремлены на меня, что все смотрят, как я поспешно и глупо удираю из маленького грязного магазинчика.