— Турок, я не убивал ее.

Он замолчал на середине фразы. На секунду воцарилась тишина, потом он сказал:

— Рассказывай, старина.

Стараясь говорить как можно короче, я ввел его в курс дела.

— Этот засранец, который убил ее, — сказал он, когда я закончил, — ты узнаешь его, если снова увидишь?

— Я помню только руку.

— Припомнишь, как она выглядела?

— Рука как рука. Представь себе руку...

— Нет, стой-ка. Рука была толстая или тонкая, рукав какой-нибудь — помнишь? Принадлежал белому или цветному. Сечешь?

Я попытался вспомнить.

— Нет, — в конце концов сдался я. — Знаю только, что рука была не моя. Больше ничего не помню.

— Напрягись. Это могла быть женщина?

— Наверное. Я не думал об этом, но в принципе...

— Мм-да, понятно. Может быть, со временем что-нибудь всплывет, может быть...

— Не всплывет. Я уже слишком много раз пробовал. Я больше ничего не могу из себя выжать и, боюсь, никогда не смогу.

— Да, сурово, парень.

— Я знаю.

— Ну и куда ты теперь?

Я рассказал ему о своей идее раскрутить это с другого конца, попытавшись связаться с какой-нибудь девушкой, которая могла знать Робин. Его ответ прозвучал не слишком обнадеживающе.

— Они не будут говорить, — сказал он. — Знаешь, наркуши вообще ничего кругом не замечают. А когда замечают, то забывают тут же или просто не хотят говорить об этом.

— Я думал, ты, может быть, знаешь кого-нибудь из них.

— Этих нет. Мои ближе к окраинам, ты знаешь...

— Да, знаю.

— А здесь совсем другие. Слушай, что я тебе скажу, старина. Ты невиновен, и счастье для тебя, что ты это знаешь, это ясно. Но если ты будешь торчать здесь, в городе, они все равно разберутся с тобой, виновен ты или нет. Как ни крути, тебе нужно убраться подальше. Потом, может, что и прояснится, пока тебя здесь не будет, и тогда ты вернешься. Но до тех пор...

— Я все же попытаюсь еще.

— Твое дело, парень. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет.

— Ну-ну, где меня найти — знаешь. В любое время, что только будет нужно.

— Спасибо, Турок.

— Я твой должник, ты знаешь, и готов платить по счетам.

Я повесил трубку и вышел из автомата. Интересно, поверил он мне или нет. И тут, с ощущением полной безнадежности, я вдруг понял, что ему абсолютно все равно. Своим умом делового человека, трезвым и холодным, он совершенно ясно сознавал, что, моя или чья-то еще рука убила Робин Канелли, для меня от этого ровным счетом ничего не менялось. И совет его был столь же практичен. Беги, беги, спасайся...

Я нашел магазин, где торговали спиртным, и купил бутылку виски.

Если я собирался напиться, то само по себе, и вне связи со всем прочим это было приемлемо. Я мог побыть одну ночь мертвецки пьяным. Я даже мог позволить себе похмелье и частичную потерю памяти, которые неизбежно должны были последовать за приступом горького пьянства. Но одна мысль, что я могу уйти из гостиницы, приводила меня в ужас. Мне необходимо было оставаться там, где я был, а когда я пью, я имею обыкновение отправляться бродить, а когда я брожу, я имею обыкновение кружить поблизости от Таймс-сквер, а этого-то как раз мне и не хотелось.

Я снял с себя все и завязал всю свою одежду в тугие узлы. Каждую вещь — штаны, рубашку, нижнее белье. Я посмотрел на то, что получилось, и подумал, что эти узлы слишком легко было снова развязать и что, напившись, я смогу это сделать.